Гера не знала, да и не хотела знать, кто подаёт нити, какая сила движет станком и насколько быстро мыслят сёстры, чтобы не сбиться, не замедлить работу и попросту не запортить полотно общей судьбы этого мира.
Мойрам не нужны были нектар и амброзия, потому что Клото, Лахесис и Атропос изначально жили быстрее прочих олимпийцев. Иначе они бы не успевали ткать судьбы.
Супруга громовержца стояла и смотрела на работу трёх женщин. Они отнюдь не были старухами, как представляли себе смертные. Но и назвать мойр молодухами язык не повернулся бы. Ещё, по мнению Геры, они были попросту отвратительны. В них жило что-то паучье. В повадках, в быстроте работы рук, в молниеносности перемещений, которые сёстры совершали вокруг станка.
Они успевали везде. Клото помимо снабжения полотна новыми нитями-судьбами умудрялась регулярно обегать станок, чтобы поправить и куда-то уложить очередной готовый участок бесконечного холста. Лахесис делала замеры и записывала их в пергамент, а Атропос с ненавистными любому смертному ножницами виртуозно обрезала положенные нити (боги, кстати, тоже побаивались, что золотые нити их судеб могут попасть под горячую руку неумолимой Атропос). При этом мойры постоянно переговаривались, синхронизируя свой труд и указывая друг другу на недочёты.
У богинь судеб были отвратительные высокие голоса. Их писк звучал ещё невыносимее, чем грохот станка.
Сам холст судьбы на поверку выглядел отнюдь не прекрасно, а пёстро, криво и во многих местах попросту нелепо. Что, собственно, и не удивительно, ибо соответствует.
Гера поморщилась и направилась к бессмертным работницам. Вблизи их движения и внешность были ещё противнее. Супруга Зевса даже сплюнула.
Как ни странно, поглощённые трудом мойры её услышали и приветливо пискнули, кинув на гостью по короткому хищному взгляду.
Более того, ей померещилась в возгласе одной из них фраза «Наконец-то!»
Гера собралась с мыслями и затараторила:
— Не буду вас долго отвлекать, о неустанные! Где мой муж?
Лахесис, ничуть не замедляя своих измерений, по возможности растянула слова ответа, но её оглушительный голос, покрывающий стук станка, не стал приятнее:
— Он возвращается домой! Успокойся!
Гера еле разобрала эту реплику, но потом облегчённо вздохнула. Снова затараторила:
— Спасибо, о неотвратимые! Ещё вопрос. Есть чужак из другого мира, ведаете ли о нём?
— Чужак! — взвизгнула Лахесис. — Их двое! И они портят ткань мироздания! Смотри же!
Гера проследила за пальцем мойры и увидела участок полотна, где образовалась вертикальная прореха. Производственный брак был едва заметным издали, но вблизи... В прорехе «красовалась» единственная красная нить. К ней подходили и от неё разбегались разные нити, даже золотые. Гера внимательно всё рассмотрела взглядом богини, которому открывается суть узора судьбы. Но что за красная выскочка?..
— Это чужак-мужчина! — пояснила учётчица жизни и почти мгновенно переместилась на пару шагов вбок. — А вот женщина!
Пока Гера походила к нужному участку, Лахесис успела сделать несколько замеров, поставить какие-то галочки на пергамент и коротко переговорить с сёстрами. Супруге Зевса буквально уши заложило от их свиста.
Но Гере пришлось забыть о боли в ушах, потому что вторая прореха была значительно серьёзней. Более того, богиня отчётливо узрела: по краям этой прорехи полотно судьбы упорядочено совершенно иным образом, чем в любом другом участке. Это был явный узор, которого попросту не должно быть, ведь жизнь не показательная вышивка, а многомерный и во многом случайный процесс!
И в этой пугающей дыре алела нить ещё более крепкая, нежели первая.
— Обрежьте их! — взвизгнула Гера.