Утащили с доспехами.
Ромашкин принялся соображать. Логика подсказывала, что камнем по голове ему зарядил мальчик. Старик музицировал. Мальчик бродил по берегу, кидая камни... Если только кто-то третий не подкрался.
Прочитать следы на песке не представлялось возможным — ветер всё стёр.
Внимание, вопрос. Куда ушли злодеи? Раз уж на песке остался валяться только он, Аполлон, значит, остальные остались живы. И именно потому, что при делах.
— Они решили, я убит, — пробормотал парень, старательно сохраняя равновесие. — Поэтому пошли дальше. На север. По берегу.
Чувство растерянности и слабость стали сменяться гневом. Студент постепенно закипал. Ему казалось, попадакис приобрёл масштабы абсолютной катастрофы: один, ограбленный, не знающий, где Ленка, потерявший сомнительный, но всё-таки билет домой. Что за проклятый мир такой?! Стоило только довериться старику и ребёнку, и вот ты уже валяешься с проломленным кочаном.
Поглядев в стремительно темнеющее пространство, Аполлон сжал кулаки.
— А ещё хочется, лепёшка, поговорить на родном языке! — почти прокричал он и понял, что и эта фраза звучит не по-русски.
Ну, хоть в голове не помутилось от усилий. Значит, всё заросло. Одно радует: в этом мире быстро заживают раны. Дома пригодилась бы такая способность к регенерации.
Ещё бы поменьше прилетало...
— Ладно, я вас найду, паразиты, — проговорил Аполлон. — Потом за Ленкой и — пошло это всё подальше!
Он разделся и искупался. Особенно тщательно мыл волосы, чтобы избавиться от следов крови. Море было тёплым, вылезать не хотелось, но дела звали.
Через полчаса Ромашкин вполне бодро топал по сырому песку, попутно перебирая кары, которые падут на лихие головы его обидчиков.
Ещё он бегло прокрутил в памяти события последних дней и с удивлением выяснил: ему всё время было либо хреновенько, либо хреново, либо попросту охренительно хреновейше. Речь шла даже не об унижениях и подначках, а о физическом состоянии. Аполлон постоянно хотел спать, его тыкали копьями, били по чайнику, морили в душном коне, окуривали пожарами Трои, а до этого активно спаивали, что не добавляло к самочувствию ни пункта.
Нет-нет-нет, этот мир был не для него. Ромашкин искренне ненавидел всё, до чего могла дотянуться память. Ненависть его была чиста и, по всей видимости, росла из нутра, из самой Аполлоновой «антидревнегреческой» природы. Да, он здесь чужой, он с самого рождения был чужим волнительному и сказочному миру Древней Греции. И какой же злобной шутницей оказалась судьба!
Удивительно, но гнев на старика с мальчиком отполировался осознанной ненавистью к самой ситуации, и студент почуял такой прилив сил, какого никогда не испытывал дома, в нашем мире. Парень всматривался в себя и видел, как из размазни, которой он, безусловно, был, собирается по кирпичикам этакий каменный витязь нового характера. Аполлон недобро усмехнулся, сплюнув куда-то в сумрак, будто посрамляя эту реальность:
— Вы хотите по-плохому, будет вам по-плохому!
Тут со стороны леса что-то оглушительно ухнуло. Ноги парня сами собой подогнулись, и он испуганно припал к песку, тревожно всматриваясь в темноту чащи. Бесполезно, ночь уже вступила в свои права.
Шелестело море, говорила листва, больше не было ни звука.
Каменный витязь нового характера вмиг превратился в трусливые руины.
«Поздравляю, Аполлоша, ты сосунок», — подумал Ромашкин и поднялся.
Он чувствовал, как к лицу и ушам прилила кровь, словно он проштрафившийся школяр в кабинете директора. Стыд жёг его крапивным отжигом, ел комариным поедом и совершал иные действия, уже подпадающее под действие уголовного кодекса России.