Совсем не было похоже Пуйко на то, что я ждал увидеть.
Короткая улочка, десятка два деревянных домишек, бараки. Какие-то люди в сапогах, в штанах, завязанных под мышками, выскочили из-за угла, кинулись к привязанным у берега лодкам, вскочили в них.
— Позвольте, что же идёт? — недоуменно спросил я соседа в кино.
— Американский фильм. — И он сказал название.
— Позвольте, что же это? — спросил я Иван Иваныча, командира, и был почти уверен, что он сейчас тоже ответит мне: «американский фильм».
Но он удивлённо взглянул на меня из-под своего крылечка и сказал:
— Пуйко.
Там, в Ленинграде, я поверил старой афише и попал впросак. Видно, и тут тоже.
— И это — самоеды?
— Зачем? Русские. Рыбачий посёлок тут. Пески кругом замечательные — тысячи пудов красной рыбы дают на консерный завод в Аксаково.
— Вот тебе так! А где же самоеды?
— Откочевали. Хотите самоедов поглядеть, поезжайте в Хэ.
— «Зверобой» пойдёт в Хэ?
— Загляните завтра, сейчас чиниться будем. Там посмотрим.
«Зверобой» подошёл к пристани.
Мы собрали несложный свой багаж и сошли на берег.
Там они нашли много такого, что могло привести их в восторг, но ничего достойного удивления.
Удивительно на краю света, среди воды и хлипкой тундры, в безлюдной пустыне наткнуться вдруг на вывески: «Фельдшер». «Приём телеграмм производится…» «Общественная столовая». «Штаб».
Здесь утвердился боевой ловецкий отряд.
С десяток изб, склады. И всё это — на небольшой площадке, отвоёванной у низкого, но упрямого кустарника.
От каждой избушки в болото, в тундру — долгие мосточки, и в конце их — две-три кабинки: уборные. В крошечном ловецком посёлке на Конце Земли общественных уборных больше, чем было их до революции во всех городах России.
В штабе нас приняли радушно. Но в ловецкой столовой не оказалось лишних порций для всех приезжих.