Ты, может быть, думаешь, что моя жар-птица всё-таки сказочная? Ты хочешь знать её учёное название?
Изволь. Теперь я стал сведущ в орнитологии — науке о птицах. Могу тебе назвать не только её имя, но и сказать, к какому роду-племени она принадлежит.
Эта птица сродни воронам — Corvidae. Вместе с тем из всех наших птиц она ближе к семейству райских птиц — Paradisadae.
Тебя не удивит близкое родство этих двух семейств.
У моей жар-птицы золотое как день оперение и чёрные как ночь крылья.
Согласно принятой ныне в науке тройной латинской номенклатуре, она носит название: Oriolus oriolus oriolus L. Ориолюс ориолюс ориолюс Линнея, а по-русски просто — Иволга обыкновенная.
Теперь-то я знаю, что в неволе иволга теряет свое солнечное оперение, никогда не поёт в клетке и скоро умирает.
Выпавшие перья — вот всё, что осталось мне на память о её красоте и песнях.
Одно из них посылаю тебе: memento mori! Помни о смерти!
Да послужит мой горький опыт предостережением всем, кто держит птиц в неволе.
Но ты уже, верно, негодуешь:
— Вот так сказка с хорошим концом! Да это же правда, правда с самым печальным концом.
Нет. Я ещё не досказал до конца.
Слушай.
Моя жар-птица, птица-радость, вернулась ко мне следующей весной. И снова я услышал её зов — всё такой же пронзительный и радостный.
Почему она не умерла осенью и как — бессильная — улетела зимовать в свою солнечную страну, — не знаю.
Знаю только, что жар-птицы, птицы-радости, живут в наших лесах и садах, живут в сказках. И если сами мы их не погубим, то никакие Советники и даже сама Снежная Королева не заморозят их песен.
Я вышел из университета в шестом часу вечера. Последний и самый трудный зачёт был сдан, впереди — всё лето свободное. Но, странно, я совсем не испытывал знакомого с детства, с первых лет школы, чувства радости: «сделал дело — гуляй смело!» Ничего, кроме усталости.
Правда, этот месяц я очень усиленно занимался. Последние две ночи совсем не спал. Поддерживал себя только крепким чаем и кофе.
Хоть бы выкинуть сейчас всю эту науку из головы! Но, как это всегда бывает при переутомлении мозга, голова, так сказать, уже на холостом ходу продолжала работать всё в том же, налаженном направлении. Мысли крутились впустую, как разогнавшийся маховик, с которого сняли приводной ремень. Как ни старался, я не мог думать ни о чём другом, кроме только что сданного предмета, — ничего толком не видел кругом себя, ни на чём не мог сосредоточиться! Это было мучительно и смахивало на безумие.
Вдруг резкий визг ворвался мне в уши и как бы отдался в гулкой пустоте под сводом черепной крышки.
Это стрижи, как это с ними часто бывает, под вечер, играя и гоняясь друг за другом, стремительно ринулись с высоты и с криком пронеслись мимо меня.