У обоих китов распороты животы и внутренности выедены.
Это работа страшных косаток. Что перед ними самые крупные акулы. Одна акула не может вспороть брюхо киту, а нападая целой стаей, они справляются и с этим гигантом.
Как гора мяса, лежит громадный труп кита на лайде. К нему со всего острова собираются сотни ванек, слетаются тысячи птиц: чайки, вороны. Людям с трудом удаётся отбить у них дневную добычу.
Алеуты большими кусками режут китовый жир и увозят в селение — себе про запас. Китовым мясом кормятся ваньки зимой: оно здесь не портится.
Главная наша работа в этом месяце — дома, в селении. Работа ответственная: приёмка песцовых шкур.
Надо видеть, с каким усердием готовятся к сдаче промышленники и заведующие ухожами. Расправляют каждую шкурку, подчищают последние остатки жира на мездре, замывают каждое пятнышко на меху, расчёсывают шкурку гребешком волосок к волоску. Приёмка шкур — это экзамен для промышленников и заведующих ухожами. Лучшие работники получают премии деньгами и такими ценными вещами, как ружья, будильники, одеяла.
Председателем приёмочной комиссии — я, помначкомпром. Но едва ли не главный член её — старшинка Пётр Березин.
Вся комиссия тщательно осматривает каждую шкурку: нет ли порезов, подрезов, хорошо ли обезжирена мездра, хороша ли правка или посадка — не растянута ли шкурка, не осажена ли она. Измеряем каждую шкурку, определяем окрас меха: тёмный, тёмно-голубой, голубой, светло-голубой, светлый.
И вот надо определить сорт меха. Это уж дело опытного глаза старшинки.
Все затихают, когда старшинка бережно берёт шкурку в обе руки, поднимает её против света на уровень своих глаз. Вот он встряхнул шкурку раз и два, прищурился, нахмурился, встряхнул ещё. Голубой блеск волной пробежал по длинной ости.
Но старшинка хмурится, качает головой: наверно, не очень густ подшёрсток, или пух, или, может быть, недостаточно пышен мех.
Старшинка снова смотрит шкурку против света и вдруг пренебрежительно швыряет её на стол перед нами.
— Третьим сортом, — говорит он тоном судьи, выносящего обвинительный приговор преступнику.
И, не глядя больше на провинившуюся шкурку, берёт другую, опять теми же жестами поднимает к глазам, встряхивает, поворачивает к свету. Вдруг суровое лицо его распускается в улыбку, он удовлетворённо кивает головой. Ещё и ещё раз так и этак поворачивает шкурку к свету, опускает её, любовно оглаживает пышный мех и осторожно, как тончайший хрусталь, опускает шкурку на стол.
— Первым сортом! — объявляет старшинка торжественным голосом.
И все мы — вся комиссия и промышленники — тоже невольно улыбаемся, довольные и гордые.
После приёмки шкурка записывается под очередным номером, штампуется, к ней привязывается полотняный ярлык. Потом шкурки связываются попарно и вешаются на крючки в складе. Время от времени их проветривают. Затем их связывают по пяти штук в пачки, опять проветривают и в конце концов увязывают в большие мешки, шкурок по сто в каждом. Теперь наше пушистое золото готово для сдачи на пароход. И время: последние заведующие ловушками-кормушками возвращаются с дальних ухожей.
Океан ревёт и ревёт, но мы уже начинаем поджидать первую лодку с Медного. Удастся ли ей проскочить в этот раз между двумя штормами?
Промысловый год кончился.
Скоро весна.
Скоро, может быть, покажется на далёком горизонте дымок приближающегося парохода.
В детстве я любил книжки Фенимора Купера «Кожаный Чулок», «Последний из могикан». Главный герой их — траппер по прозвищу Кожаный Чулок, или Соколиный Глаз, — был в моё время кумиром всех мальчишек с рогаткой за пазухой.