Обручённые должны были стоять под балдахином серебряной парчи с золотым шитьём; кисти балдахина держали высшие придворные чины. Направо на I шёлковом ковре стояли кресла для государя и налево – шитые золотом по золотому бархату кресла для невесты государя, для царевны Елизаветы Петровны, для бабки государя Евдокии Фёдоровны, а также и для прочих особ императорского дома.
Обер-камергер князь Иван Долгоруков в торжественном поезде отправился за своей сестрой, Екатериной Алексеевной, находившейся в Головином дворце.
Густая толпа народа окружила дворец, ожидая приезда невесты государя; там и тут вполголоса вели между собой разговор.
– Вот счастье-то Долгоруковым приплыло! Поди, не чаяли? – проговорил какой-то степенный купец с седой окладистой бородой, обращаясь к стоявшему с ним рядом старику с добрым, приятным лицом.
– Ох, ваша милость, господин купец, счастью тому нечего завидовать. Счастье на земле переменчиво!
– Известно есть… Куда же оно подевалось?
– Вот ты говоришь, что к Долгоруковым приплыло счастье: князь Алексей Григорьевич дочку свою обручает с императором Петром. С первого-то раза оно, пожалуй, и похоже на счастье, а если разобрать, счастья-то и нет!
– Заладил ты, почтенный: «Счастья нет!» Какого же ещё надо тебе счастья?
– А припомни-ка, господин купец, когда Меншиков обручил свою дочь Марью с великим государем, так ведь он тоже думал, что счастливее его нет на свете человека…
– Ты вот про что…
– Не начало, а конец венчает дело. Кто нынче счастлив, завтра несчастным может быть, – наставительным голосом произнёс старик.
– И большую теперь, братец ты мой, заберут силу Долгоруковы, – проговорил какой-то поджарый, испитой человек с бледным лицом, в нагольном полушубке и в овчинной шапке, очевидно, мастеровой, обращаясь к товарищу, тоже мастеровому.
– А ты, Ванька, язык-то прикуси, а в рот набери каши. Гляди, не попади в Сыскной приказ.
– Зачем?.. Туда мне не дорога! А ты, видно, боишься Долгоруковых?
– Кто их не боится?!
– Я вот первый не испугаюсь их, – храбро проговорил было мастеровой Ванька, но здоровая затрещина по затылку заставила его прикусить язык. – За что дерёшься? – сквозь зубы спросил Ванька у полицейского, только что ударившего его.
– Молчи, пёс, не то угодишь как раз в Сыскной приказ, на переделку заплечным мастерам, – прошипел полицейский солдат.
– Везут, везут! – искрой пробежало по толпе.
– Да где, где?
– Вон, вон! Иль не видишь золотой-то кареты, курица слепая?
И действительно, показались золочёные придворные кареты, запряжённые цугом в шесть лошадей; они были окружены скороходами, фурьерами, гренадёрами, гайдуками и пажами, в блиставших золотым шитьём мундирах и ливреях; повернула в дворцовые ворота и карета с царской невестой. Вдруг что-то сильно затрещало, и большая золочёная корона, находившаяся на верху кареты, свалилась на землю и разлетелась вдребезги.
– Ну, братцы, это не к добру, – заговорили в толпе.
– Корона свалилась с кареты царской невесты, стало быть, скоро Долгоруковым конец настанет.
Едва только острый язык Ваньки необдуманно проговорил эти слова, сильные руки двух полицейских схватили его за шиворот и потащили.
– Ну вот, теперь пойдут розыски, заплечным мастерам прибавится работы, и за свой язык парнюга поплатится увечьем, а может быть, и головой, – со вздохом тихо проговорил купец в лисьей шубе, смотря, как полицейские тащили Ваньку.
– А что ни говори, знак худой! – слышалось в толпе, где всякий по-своему старался объяснить падение короны.
Карета с царской невестой остановилась у подъезда дворца. Иван Долгоруков помог сестре выйти и провёл её по лестнице, устланной шёлковым ковром, наверх.