Какая это уже по счёту его квартира? Оперативнику «Легиона» нельзя задерживаться долго на одном месте, даже в одном городе. Сейчас его приют в ближнем Подмосковье. Вокруг краснокирпичные новостройки.
Двери лифта раздвинулись. Глеб вышел на лестничную площадку, где сосед, пятидесятилетний работяга из автобусного парка, внушал своему отпрыску:
— Чтобы в десять дома был.
— Да по-о-ял я, по-о-ял, — молодёжно-хулигански растягивая слова, изрекло лысое по последней моде дитя улицы.
— Смотри мне.
— Да понял я…
Недоросль буркнул Глебу «зрасьте» и сбежал быстро вниз по лестнице.
— Одни дискотеки на уме, — заворчал озабоченный папаша. — Сегодня в Москве группа «Катастрофа», так они туда все двинули. Слушай, почему у них одни дискотеки на уме? Мы, помню, другие были.
— Были? Чего-то рано нас хоронишь, Семеныч!
— Я не в том смысле.
— Ладно… Не занудствуй.
— С работы? — поглядев на осунувшегося Глеба, поинтересовался сосед.
— С неё, родимой.
— Много заработал?
— Пару седых волос.
— Мои года — моё богатство.
Глеб усмехнулся, представив, как вытянулось бы лицо соседа, узнай тот, какой работой занимается свой в доску молодой человек, которого все считают бизнесменом средней руки.
— Как насчёт пивка? — спросил сосед, чмокнув и облизнувшись.
— Завтра, — Глеб надеялся, что завтра выдастся спокойный день.
Дверь открыла Настя, и Глеб утопил лицо в её пушистых, пахнущих цветами волосах. Она крепко прижалась к нему. В этом движении было выражено скупо все — облегчение, что ожидание закончилось, счастье почувствовать вновь рядом родного человека. Муж вернулся. Вернулся живым. И целым… Настя отлично знала, что Глеб уходит от неё не торговать зубной пастой или апельсинами. Он уходит на войну. И от неё никогда не слышно было ни нытья, ни причитаний. Она была создана женой воина. Её призвание было любить. Ждать. Стиснув зубы, терпеть боль.
— Как вы тут без меня? Расслабились небось без отца семейства, — спросил Глеб, проходя в комнату.
— Мы отлично. Сидим тихо и осваиваем мультики. «Карлсона»… Восемь раз посмотрели.
Из спальной как ураганом вымело четырехлетнего Вовку.
— Папка! Купи мне летательный мотор! — с ходу огорошил он.
— Зачем мотор? — Глеб схватил сына и подбросил вверх.
— Летать.
— Правильно. Рождённый летать ползать не может.
— Я и ползать могу, — заверил Вовка.
— Тоже иногда пригодится, солдат ты мой!
— Буду солдатом! — звонко объявил Вовка.
— А кем же ещё, — вздохнул Глеб, опуская его на пол.
Вовка будет воином. Такая судьба Кондратьевым написана на роду. Они не первый век были воинами. И Настя тоже знала, что так и будет. И от этого скорбь лежала на её сердце. Но она знала, что иного им просто не дано. И принимала это стойко.
— Пельмени сейчас сварю, — засуетилась она.
— Сибирские?
— А как же, дорогой мой. Настоящие… Свои…
— Попробуем. Оценим, — произнёс Глеб.
Он обожал сибирские пельмени в исполнении своей жены. Что-то в её руках было такое, что она творила просто произведения кулинарного искусства. Это была традиция. Пельмени. Этот ритуал будто привязывал стремительно летящего по жизни Глеба к земле, к обыденной размеренной жизни… Пельмени. И ещё стопка водки. Настя тоже за компанию прикладывалась. Водку она воспринимала в небольших дозах. Зато до тошноты ненавидела вино. Дело не в вине как таковом, а в воспоминаниях. Вино любил палач по кличке Менге, в чьём исследовательском центре Настя провела в ожидании смерти не самые лучшие дни в её жизни. Из-под ножа этого учёного-расчленителя в последний момент её вытащил Глеб. Он явился как Ангел небесный с огненным мечом и спалил то осиное гнездо. Пять лет… Прошло пять лет! Как будто фантастический роман вспоминалась та битва с «Синдикатом», когда обе стороны оставляли после себя выжженную землю.