Когда проезжали темными улицами, кое-где заскрипели калитки. "Волнуется Москва", - подумал Тупик. На мосту через ров, соединяющий Неглинку с рекой Москвой и запирающий кремль в водяном треугольнике, стояла усиленная стража. Начальники тихо обменялись паролем, охрана расступилась, знакомые голоса негромко приветствовали разведчиков:
- Здорово, Васька!.. Здорово, Копыто!.. Кто это тебя?
- Женка татарская кобылячьей костью приласкала.
- Шурка, Тимоха!.. А это кто бритый? Все ль живы?
- Завтра, мужики, завтра расскажем.
Часовые-воротники тоже не томили разведчиков. Едва прозвучал пароль, тяжелые железные ворота, не скрипнув, отошли, и лошади, стуча копытами по деревянному настилу, внесли всадников под низкий свод угрюмо нависающей в темноте башни. По голосам, долетавшим из ее узких бойниц, Тупик понял: и там, на стенах кремля, выставлена усиленная стража. Среди знакомых деревянных строений детинца белели ряды воинских шатров, - значит, уже стягиваются в Москву силы удельных князей. Димитрий велел разбудить его при первой вести с Дона, и скоро Тупика позвали в небольшую гридницу княжеского терема. Димитрий встретил разведчика в домашней льняной сорочке, вышитой по вороту красным крестиком, строгий, не заспанный, будто и не ложился нынче. Васька не видел князя с того июльского дня, когда в Москву с Дона прискакал дозорный Андрей Семенов, побывавший в руках ордынцев и отпущенный Мамаем передать московскому князю повеление - немедленно явиться в Орду с покорностью Вместо этого Димитрий послал на Дон крепкую сторожу во главе с Родивоном Ржевским, а к удельным князьям - гонцов с приказом собирать полки и немедленно идти в Москву. Димитрий даже на вид переменился за прошедшие дни. Округлое, чуть скуластое лицо словно бы удлинилось, в темных глазах затаилось непроходящее напряжение, взгляд давит на человека. На высоком лбу с залысинами залегла изломанная морщина, и лицо, оттененное темной, слегка вьющейся бородой, кажется бледным. "Спит мало", - подумал Тупик.
Не заметил Васька, с каких пор Димитрий из молодого, отчаянного воина превратился для него в сурового, властного государя, перед которым Васька душевно трепетал. Вероятно, началось после памятного разговора с боярами, а закончилось Вожей. Явив друзьям и недругам грозную силу Москвы, Димитрий даже во внешних повадках переменился. Речь стала отрывистей, слово - властней, жесты - сдержанней; он отпустил бороду, прибавившую внушительности его дородной фигуре. Садясь в седло и сходя с коня, Димитрий теперь позволял рындам держать золоченое стремя, чего не любил прежде, терпел и герольдов, и свиту, и трубы, и стяги, и значки - словом, весь тот внешний обряд великокняжеского двора, которого прежде не замечал. Но дело даже не в атрибутах нарождающегося государского культа. Главное в том, что за Димитрием чувствовалась теперь воля не только Москвы, но и десятков удельных земель, которые ей подчинялись. За Димитрием все отчетливее проглядывала огромная Русь, и это наполняло грозным, почти божественным смыслом слово "государь", давало великому князю неземную власть. Страшновато рядом с таким человеком.
Тупик почти не спал в последние дни. После долгой скачки на вольном ветру его покачивало, колеблющийся свет от свечей на столе и по углам гридницы набегал теплыми волнами, уносил и размывал мысли, но Тупик зажал в себе усталость и говорил отчетливо, подробно.