Тут Мэтт вдруг ощутил удушье и трепыхание в груди, точно там, внутри, сидела птица и билась крыльями, стараясь вырваться наружу. Ему стало
жутко. И пот прошиб его от страха - вот так же ему было страшно много лет назад, когда он летал на бомбардировщике “Б-17” над Европой и небо
простреливали немецкие зенитки, - и тогда, и теперь он знал, что это страх смерти.
Понимал Мэтт и то, что с ним происходит что-то серьезное и ему нужна помощь. И он подумал, словно речь шла о ком-то другом: вот сейчас он
позвонит по телефону и, кто бы ни подошел, попросит вызвать Барбару - ему непременно надо что-то ей сказать. Правда, он не очень понимал, что
именно, но если Барбара приедет, сразу появятся и нужные слова.
Когда он решился наконец снять телефонную трубку, оказалось, что он не в силах шевельнуть рукой. С телом его происходило что-то странное.
Правая сторона утратила всякую чувствительность - точно у него вдруг исчезли и рука, и нога Мэтт попытался закричать, но, к своему удивлению и
отчаянию, убедился, что не может. Он попробовал еще раз - из горла не вылетело ни звука.
Теперь он знал, что сказать Барбаре. Он хотел ей сказать, что, несмотря ни на что, она его дочь и он любит ее, как любил ее мать, на
которую Барбара так похожа. И еще ему хотелось сказать, что, если им удастся забыть эту ссору, он постарается понять ее и ее друзей...
Внезапно Мэтт ощутил, что в его левую руку и ногу вернулась частица жизни. Опершись на левую руку, как на рычаг, он попробовал
приподняться, но тело не послушалось, и он грузно рухнул на пол между столом и креслом. В этом положении его и нашли некоторое время спустя. Он
был в сознании, в широко раскрытых глазах читалось страдание - от собственного бессилия, невозможности произнести слова, которые рвались наружу.
Тогда - уже во второй раз за этот вечер! - на завод была вызвана “скорая помощь”.
- Вам, конечно, известно, - сказал на другой день больничный врач Барбаре Залески, - что у вашего отца уже был удар.
- Теперь я это знаю. Но до сегодняшнего дня понятия не имела, - ответила она.
Утром секретарша Мэтта миссис Эйнфельд сокрушенно рассказала, что у ее шефа был небольшой сердечный приступ несколько недель назад. Так что
ей пришлось отвезти его домой, но он уговаривал ее никому ничего не говорить. Отдел персонала передал эту информацию руководству компании.
- Эти два приступа, - сказал врач, - складываются в классическую картину. - Кардиолог был лысеющий, с изжелта-бледным лицом; один глаз у
него подергивался. Явно перерабатывает, как и многие в Детройте, подумала Барбара.
- Что было бы, если бы отец не скрыл свой первый инфаркт?
Врач только пожал плечами.
- Трудно сказать. Ему прописали бы лекарства, но результат мог быть таким же. Но сейчас это уже сугубо теоретический вопрос.
Разговор происходил в помещении, примыкавшем к реанимационному отделению больницы. Через оконное стекло Барбара видела отца, который лежал
на одной из четырех коек; изо рта его к серо-зеленому аппарату искусственного дыхания, установленному рядом на штативе, тянулась красная
резиновая трубка. Аппарат ритмично посапывал, дыша за больного. Глаза у Мэтта были открыты, и врач объяснил Барбаре, что сейчас ее отец
находится под воздействием успокоительных средств. “Интересно, - подумала Барбара, - сознает ли отец, что на ближайшей к нему койке лежит
молодая чернокожая женщина и тоже борется со смертью?.