Справиться с этим простеньким на вид словечком по‑эльфийски он даже и не пытался. “Помню” – “алуин”, это само собой… а вот как там дальше? “Лейр”? “Лойре”? Нет, единственное, что принц мог бы по этому поводу сказать твердо и без тени сомнений, так это “таэ аллейр” – не помню. Вот не помнит он, которое из времен тут можно применить, и все тут. Будущее ближайшее? Получится, что он это запомнит – но минут на пять, не больше. Будущее расширенное? Это которое объемлет собою тысячелетия? Да не запомнит он на тысячу лет – потому что не проживет столько. Не проживет, и все тут. Поганцы эти эльфы. Нагородили грамматику – обычному человеку не пройти, не проехать. Покуда до нужного слова доберешься, у тебя борода вырастет по пояс. Седая.
– Таэ лайри, – подсказал эльф. Голос его звучал на удивление живо – словно это и не он полчаса назад был безмолвным сверкающим изваянием в пелене кровавой изморози. – У тебя есть что попить? Горячее? Холодно очень.
Принц молча снял с огня дымящийся котелок. Надо же, до чего эльфы быстро в себя приходят. Человек бы на его месте… ну, положим, человек на его месте не выжил бы вовсе.
Таэ лайри, значит. Будущее принятого решения… или вынужденных обстоятельств? Лерметт стиснул зубы. А ведь ничего не поделаешь, придется вспоминать все, что он полагал не слишком нужным. И заново учить – тоже. Прав был отец. Да, почти все эльфы говорят на людских наречиях, и все до единого их понимают. Но ему сейчас нужно не быть понятым, а самому понять. Затем он сюда и приехал. А не понимая языка, он нипочем не поймет, как эльфы мыслят. Как мыслит даже вот этот один‑единственный эльф, прихлебывающий темный горячий травяной отвар с вином. Почему он поступает так, а не иначе. Почему он говорит то, а не иное. Почему он, к примеру, едва оттаяв, так охотно болтает о пустяках… или для него это не пустяки? Вот и пойми, попробуй. Не эльф, а ходячая тайна. Загадка мороженая.
Все‑таки ни одна неожиданность даром не проходит… а столько неожиданностей сразу – тем более. Не успел Лерметт вдосталь поразмыслить о жизни и смерти, а вот уже в голову лезут прихотливые, совершенно не относящиеся к делу рассуждения о грамматике – да не просто так, а сплошь с вывертом, с шуточками. И ничего удивительного. Отчаяние, прерванное прежде, чем оно успело перегореть, претворяется иной раз в очень странное опьянение. Лерметт был просто‑напросто пьян, причем самым развеселым образом. Сейчас ему ничего бы не стоило не хуже Илмеррана прочитать лекцию о свадебных обычаях гномов или в пляс пуститься, невзирая на усталость… во всяком случае, мысли его именно это и сделали. Все, сколько их есть… кроме вот этой вот, самой последней.
Эта мысль, невзирая на свой мнимо разудалый вид, была никак уж не пьяной, а очень даже трезвой – и более того, практичной. И на ум она пришла вовсе не Лерметту, а – Его Высочеству принцу Лерметту, полноправному и полномочному послу. Стыдно, ох как же стыдно! Едва спасенный эльф очнулся, едва глаза открыл – а заодно с ним открыл глаза полномочный посол… вот уж от кого ни порыва радости, ни даже слова в простоте не дождешься. Это ты радуешься и смущаешься – а он отмеряет, рассчитывает, прикидывает… скотина хладнокровная! А что поделать, если должность у него такая – все использовать: и чужую жизнь и смерть, и свою собственную. Назвался государственным человеком, так и изволь соответствовать. Привыкай.
Нет.
Потому что, привыкнув быть человеком государственным, перестаешь быть человеком.
Лерметт мысленно выругал себя тремя самыми грязными и свирепыми словами, какие пришли на ум. Опьянение схлынуло, остался стыд. Лерметту было совестно перед эльфом за недавнее шевеление холодной расчетливости, пусть даже и мимолетное, пусть даже эльф ведать не ведает об этом позоре, пусть даже Лерметт никогда, никогда себе ничего подобного впредь не позволит – и ведь не позволит: подобные уроки на всю жизнь запоминаются.