— Царица Эддиса приехала за ним лично, — продолжал Релиус. — Она и ее Вор. Они так же устраивали пикники на обратном пути. Они, как нам сообщили… очень близкие друзья.
Это было самое мягкое выражения для описания сплетни, просочившейся из дворца Эддиса. Наверняка дело было достаточно давним, но его шпионы ничего не знали о нем. Если царица Эддиса и ее Вор делали вид, будто они не в ладах друг с другом, то только для того, чтобы скрыть свои усилия по разрушению ее планов: уничтожение флота Суниса и похищение халдея.
— Убирайся, — резко приказала царица.
Слуги и секретарь ждали у закрытых дверей столовой, прислушиваясь к звукам бьющегося фарфора, когда блюда с ужином были сметены со стола на пол, затем керамических амфор и одного тяжелого резного стула, когда обычно сдержанная царица подняла его и со всей силы обрушила на пол. Серебро со стола со звоном раскатилось по каменным плитам. Когда все стихло, слуги постучали и вошли, стараясь не поднимать глаз. Царица не оценила бы их сочувствия. Аттолия вновь сидела на своем стуле, подняв его с пола. Ее руки лежали на коленях, бесстрастное лицо ничего не выражало. Она размышляла. Пока слуги убирали беспорядок и заново сервировали стол, она пыталась оценить опасность, которую представлял собой новый Евгенидис.
На следующее после возвращения из путешествия утро Евгенидис встал рано, несмотря на то, что все его тело болело. Он плохо справлялся с лошадью одной рукой, хотя и не хуже, чем двумя. Зато царица осталась довольна прогулкой. Люди выходили на улицу из своих дворов, чтобы, стоя у дороги, смотреть, как они едут мимо. Они не приветствовали свою царицу. Они не проявляли признаков радости, но, узнав Евгенидиса, улыбались и начинали махать руками. Евгенидис мечтал только об одном: чтобы земля разверзлась и поглотила его прямо посреди города. Он вздрогнул, вспоминая взгляды людей. Когда его босые ноги коснулись холодного пола, он вздрогнул еще раз. По утрам в горах было прохладно.
Он выругался себе под нос и запустил руку в стопку аккуратно сложенных рубашек в шкафу. За время отсутствия Евгенидиса, камердинер его отца привел в порядок вещи Вора, и все старые лохмотья исчезли с полок.
— Ну, конечно, в Аттолии меня никто и не заметит в зеленом галстуке а-ля Эддис с золотым зажимом на пузе, — сказал он вслух.
Он снова выругался, когда не смог найти свой меч, обшарив все полки до самой нижней. Он решил проблему просто, скинув всю одежду с полок в большую кучу на полу. В комнате стало заметно уютнее.
— Мне просто надо вернуться в кровать, — проворчал он, но все же достал из шкафа меч с ножнами и портупеей и бросил их на свою неубранную постель, испачкав маслом белые простыни. Кто-то позаботился, чтобы меч не заржавел за время вынужденного бездействия. Он распахнул занавеси на окнах, жалуясь самому себе — здесь некому было слушать, что на дворе еще темно, но он не мог игнорировать солнечные лучи, крадущиеся в долину через горные хребты. Он замолчал лишь тогда, когда сел за свой стол и взял в руку протез из металла и кожи с чашкой, подогнанной под обрубок правого запястья. Мгновение он сидел, держа его в руке, а потом положил обратно и посмотрел на рукав рубашки, скрывавший культю.