Но эти три дня оказались тяжелым испытанием. Стивен внешне оставался спокойным. Но мелкие детали: неожиданно выключенный видеофон, многозначительное молчание в ответ на элементарный вопрос, а следом неуемная и неуместная болтовня по поводу и без повода, инстинктивно дернувщаяся к лазерному блоку рука, когда на локаторах появилось белое пятнышко (какой-то запутавшийся астероид, как потом оказалось), – все это настораживало и отнюдь не располагало к доверию.
Впрочем, с этим еще можно было мириться. Психологическая несовместимость, о которой говорили с иронической улыбкой лет сто назад и возвели в ранг абсолютного принципа через полвека, теперь стала реальной, но отнюдь не всесильной деталью повседневности. С нею можно было бороться, ее можно было не замечать. По крайней мере, стараться не замечать.
Но Стоуна с настойчивостью маникальной идеи преследовал еще один вопрос, который никак не удавалось пока выразить словами. Какая-то неясная тревога возникала неотступно, когда он смотрел на растущий впереди щит Юпитера, но стоило только попробовать понять причину тревоги, как пугливая мысль с легким всплеском уходила.
Какой-то странной связью эта мысль была соединена с самыми разными отсеками памяти: фонтан Синего Дыма, лицо Солсбери, тральщик Свэна, прощальные губы Джой – «Поцелуй меня!», треугольник вращающихся гловэлл, на хвостах которых росла металлоподобная шишка, шрам на подбородке Стивена, красные огоньки звездных могил на карте дядюшки Клауса, своя собственная рука, без участия сознания выравнивающая планетолет, черная жуть пылевой завесы внутри «дикого» плашкоута и черное солнце свернутого притяжением Юпитера пространства, которое бы могло в одно мгновение соединить всю эту канитель в четкую прямую. Что-то вылетевшее из памяти, но которое вот здесь, рядом, стоит протянуть руку, и долгожданное ЭТО будет на расстоянии микрона от пальцев…
Но кроме тревожных предчувствий, у него была теперь щемящая радость, словно большой оранжевый апельсин, нагретый ладонями. Он смотрел искоса на апельсин, когда говорил со Стивеном, он любовался плотными покатыми боками, когда оставался наедине с собой, он ощущал терпкий аромат кожуры, когда ночи и дни, сны и бодрствование сливались в одно бесконечное ожерелье из черных камней, усыпанных блестками…
Он тосковал о Земле, и это было радостью, неведомой до сих пор.
Стивен не любил смотреть в глаза и говорил, повернувшись или в профиль, или в три четверти. Он поворачивался в анфас только тогда, когда слушал, и тогда в его глазах угадывались какие-то бесформенные скользящие тени: почему-то казалось, что на тебя смотрит человек, глубоко растерянный и очень боящийся, что кто-то все поймет.
Они уже вошли в ту зону, где начинаются «Папашины шутки», и Юпитер начал выворачиваться наизнанку, обволакивал их со всех сторон мерцающей слизью атмосферного «одеяла», размалеванного бурыми полосами, и на этом беловатом фоне все шире и шире расплывался кровоподтек Красного Пятна, когда Стивен впервые за весь полет – а потому неожиданно – спросил:
– Вы освоились с машиной?
– Кажется, да. Вам не кажется, что вопрос… м-м-м… несколько запоздал?
– Ведь это не тральщик.
– Я об этом и говорю. Мне кажется, об этом надо было сказать сначала. Ну а сейчас… сейчас я уже освоился. Совершенно самостоятельно. Надеюсь, у вас нет претензий к тому, как я вел космолет в течение трех суток?
– Это не тральщик, – невозмутимо продолжал Стивен в своей обычной манере, не отвечая собеседнику. – Это военный корабль.
– То есть бывший военный корабль? Я понял. Я тренировался на таких в юности.
– Это военный корабль. И хорошо, что вы знаете его марку. Мне не придется в таком случае объяснять назначение вон той полосатой – белое с синим! Да, вот эта! – полосатой рукояти, за которую вы сейчас взялись.
– Когда-то этой рукояткой можно было запустить боевую торпеду.
– Советую не экспериментировать. У вас две торпеды. Две – на всякий случай, если первая не даст эффекта.
– В каком смысле?
Стивен вдруг вспылил:
– Вы что, дурачка разыгрываете? Я вам говорю: вы будете бомбардировать Красное Пятно. Вы повторите маневр Свэна и пустите торпеду. Какого лешего вы придуриваетесь?
Маневр Свэна… Ловко сказано: маневр. Это когда Свэн, спасая его, Тэдди, от возможного совместного взрыва, бросил тральщик вниз, в красные тучи, ради того, чтобы остался жить товарищ… Маневр… Вот как.
Их корабли висели над знакомым кровавым океаном, и так же, как тогда, в непримиримой схватке сталкивались багровые валы внизу, и бледнело небо, и отливали охрой дрожащие полосы облаков, и черный шар пространства – мертвое солнце мертвого мира – парил над ними.
Тэдди покосился на сферическую схему координат, по которой ползли две белые мухи – их корабли. Он угадал точно: какая-то пространственная сверхпамять сразу привела его именно туда, куда надо. Это то самое место, где они со Свэном увидели небывалое – «яичко», родившееся из «танца» трех гловэлл.
Оно опускалось, поблескивая гранями, медленно, как первая снежинка в осенний день, все ниже и ниже, и Свэн тогда, не выдержав, бросил свой дряхлый тральщик вниз…
– Это здесь, – сипло сказал Тэдди. – Вот здесь…
И замолчал на полуслове. Среди кипящих огненных столбов, среди этой беспрерывной, длящейся вечно катастрофы, невероятный и нереальный, как серебряная паутина в аду термоядерного взрыва, выползал, дрожа и колеблясь, тонкий искрящийся росток.