(С того момента прошло добрых двадцать лет. «Гений» никогда ничего не забывает. «I est Pamour et leterite».)
Я вынужден дважды проходить все комнаты с кубом льда на плече. Посетителям - их восемь или десять - это кажется забавным. Один из них предлагает свою помощь. Это Барони, импресарио. Он говорит, что ему нужно кое-что обсудить со мной. Берет мне выпивку, чтобы скрепить договоренность. Мы стоим на кухне и болтаем, мой взгляд устремлен в точку над его головой, где я прикрепил моментальную фотографию дочери; на голове у малышки отороченный мехом капор, который ей очень идет. Барони говорит и говорит. Я киваю и время от времени улыбаюсь. Интересно, что она сейчас делает? Может, уже в постели? А Мод упражняется, наверное, как сумасшедшая. Лист, неизменный Лист, для разработки пальцев… Кто-то просит сандвич: пастрами с ржаным хлебом. Барони тут же лезет в холодильник и достает пастрами. Потом нарезает хлеб. Я по-прежнему не свожу Глаз со Стены.
Словно издалека слышу его голос, предлагающий как-нибудь вечерком сыграть в шахматы. Я киваю и рассеянно делаю себе сандвич, который тут же и начинаю жевать, запивая холодным дюбонне.
В кухню заглядывает Мона. Пытается сказать, что Джордж Иннес хотел бы перекинуться со мной парой слов, когда я освобожусь. Он в спальне, сидит с приятелем, чилийцем Роберто.
- Что ему нужно? - спрашиваю Почему все хотят поговорить именно со мной?
- Думаю, потому что ты писатель. - (Каков ответ!)
В углу у окна, выходящего на улицу, сидят Тревельян и Каччикаччи и о чем-то яростно спорят. Один похож на грифа. Другой - на шута из итальянской оперы. Странная парочка, никогда не подумаешь, что приятели.
В другом углу сидят, мрачно глядя друг на друга, Мануэль Зигфрид и Седрик Росс, отвергнутые любовники. Влетает Марджори, в руках - гора свертков; Сразу Же наступает радостное оживление. И словно поезд прибыл: несколько минут спустя появляются друг за другом Нед, О`Мара, потом Ульрих собственной персоной. С их приходом в нашем кабаке возникает атмосфера старого доброго клуба. Fratres semper!
Каждый уже познакомился со своим соседом. Все говорят одновременно. И пьют! Моя обязанность - следить, чтобы у всех были наполнены стаканы. Время от времени подсаживаюсь к кому-нибудь поболтать. Но больше всего мне нравится прислуживать посетителям, носиться взад и вперед, подносить огоньку к их сигарам, отдавать краткие приказания, откупоривать бутылки, вытряхивать пепельницы, убивать с гостями время и тому подобное. Постоянное движение помогает мне думать. Пожалуй, придется писать мысленно еще один роман.
Я изучаю движение бровей, изгиб губ, жесты, интонации. Я как будто репетирую пьесу, а посетители импровизируют, подыгрывая мне. Услышанный на ходу обрывок фразы достраивается у меня в голове, разрастается в абзац, страницу. Если кто-то спрашивает о чем-то своего соседа, я отвечаю за него - мысленно. Получается забавно. Просто захватывающе. Время от времени делаю глоток чего-нибудь и закусываю сандвичем.
Кухня - мое царство. Здесь я придумываю целые истории о роковых обстоятельствах и трагических судьбах.
- Ну, Генри, - говорит Ульрих, поймав меня в углу у раковины, - как дела? За успех твоего предприятия! - Он осушает стакан, - Отличная выпивка! Ты должен дать мне адрес своего бутлегера. - Мы с ним выпиваем понемногу, пока я выполняю пару заказов. - Господи, - говорит Ульрих, - до чего непривычно видеть тебя с этим здоровенным ножом в руке.
- Не такой уж плохой способ проводить время, - отвечаю. - Позволяет обдумывать то, что я когда-нибудь напишу.
- Ты серьезно?
- Конечно, серьезно. Это не я делаю все эти сандвичи, а кто-то другой. Это похоже на действия лунатика… Как насчет доброго куска салями? Хочешь - еврейской, хочешь итальянской. Вот, попробуй оливки - греческие оливки, каково! Понимаешь, будь я просто барменом, то чувствовал бы себя несчастным.
- Генри, говорит он, - ты не был бы несчастным, чем бы ни занимался. Для тебя жизнь всегда интересна, даже когда ты оказываешься на самом дне. Знаешь, ты как те альпинисты, которые, провалившись в глубокую пропасть, видят над головой мерцающие звезды… среди бела дня. Ты видишь звезды там, где другие видят одни бородавки и угри.
Он улыбнулся мне понимающей, нежной улыбкой, потом неожиданно сделал серьезное лицо.
- Я подумал, что должен сказать тебе кое-что, - начал он. - Это касается Неда. Не знаю, говорил ли он тебе, но он недавно потерял работу. Пьянство. Не может удержаться. Я говорю это затем, чтобы ты приглядывал за ним. Он, ты знаешь, очень высокого мнения о тебе и, возможно, будет часто здесь появляться. Постарайся сдерживать его, ладно? Алкоголь - яд для него… Между прочим, - продолжал он, - как думаешь, могу я принести как-нибудь вечером шахматы? Я имею в виду, когда будет поспокойнее. Случатся вечера, когда никто не придет. Ты только позвони мне. Кстати, я прочел книгу, которую ты мне дал, - об истории шахмат. Удивительная книга. Сходим как-нибудь в музей посмотреть на эти средневековые шахматы?
- Непременно, - сказал я, - если только получится встать к полудню!
Друзья тянулись на кухню один за другим, чтобы поболтать. Нередко они вместо меня обслуживали гостей. Иногда гости сами заходили на кухню попросить выпить или просто посмотреть, что происходит.
О`Мара, естественно, застрял на кухне надолго. Он без умолку болтал о своих приключениях на солнечном юге. Хотя это, может, было бы и неплохо - вернуться нам, всем троим, туда и начать новую жизнь.
- Жаль, нет тут у тебя лишней кровати, - сказал он. Задумчиво почесал затылок. - А если сдвинуть пару столиков и положить сверху матрац?
- Можно, только давай как-нибудь в другой раз.
- Конечно, конечно, - согласился О`Мара. - Как скажешь. Я просто предложил. Во всяком случае, здорово, что мы увиделись. Тебе понравится на юге. Один только тамошний чистый воздух чего стоит… Здесь ведь просто помойка! Не сравнить с тем, что там! Кстати, ты видишься с этим чокнутым - опять забыл, как его зовут?
- Ты имеешь в виду Шелдона?
- Да, Шелдона, его самого. Погоди, он еще прискачет! Знаешь, что сделали бы с таким настырным типом на юге? Взяли бы за зад да вышвырнули, а то и линчевали бы. Скажи-ка, - он схватил меня за рукав, - что это за дама, там в углу? Пригласи ее сюда, а? У меня уже две недели не было хорошей бабы. Она не жидовка? Не то чтобы это было важно… только они слишком прилипчивые. Ты понимаешь. - Он грязно хихикнул и плеснул себе бренди. Генри, я должен рассказать тебе о девчонках, за которыми там волочился. Это прямо-таки «История европейской морали». Одна, у которой был огромный дом в колониальном стиле и куча слуг, все делала, чтобы заарканить меня. Я и сам чуть было не согласился жениться - такая она была хорошенькая. Это было в Питерсберге. В Чаттануге я столкнулся с нимфоманкой. Чуть живой от нее убрался. Они все там малость ненормальные, поверь. Фолкнер, который знает всю их подноготную, не отрицает этого. Они полны смерти - или чем-то таким. Хуже всего, что они и тебя этим заражают. Я там совсем разнежился. Потому и вернулся. Мне нужно что-то делать. Боже, но Нью-Йорк похож на морг! Надо быть ненормальным, чтобы жить тут всю жизнь…
Девица в углу, с которой он не спускал глаз, подала ему знак.
- Извини, Генри, - сказал он, - наконец-то, - и помчался на зов.
События приняли драматический оборот, когда начал регулярно заходить Артур Реймонд. Он обычно появлялся в сопровождении своего закадычного дружка Спада Джейсона и его пассии Аламеды. Артур Реймонд ничего так не любил, как споры и диспуты, и, если была возможность, завершал их, свалив оппонента борцовским приемом на пол. Для него не было большего удовольствия, чем вывернуть или вывихнуть кому-нибудь руку. Его идолом был Джим Дрисколл, который позже перешел в профессионалы. Джим Дрисколл когда-то учился на органиста, может, поэтому Артур так обожал его.
Как я уже сказал, Артур Реймонд всегда кого-нибудь задирал. Если не удавалось вовлечь других в спор или дискуссию, он возвращался к своему дружку Спаду Джейсону. Этот последний был настоящим богемным типом. Превосходный художник, Спад гробил свой талант. Он всегда готов был бросить работу, едва к тому представлялся малейший повод. Место ему было в свинарнике, где он валялся бы в грязи с этой язвой Аламедой. К нему можно было постучаться в любое время дня и ночи. Он прекрасно готовил, всегда был в отличном настроении и готов откликнуться на любое, даже самое фантастическое предложение. К тому же всегда имел при себе немного наличных и с готовностью давал в долг.