Они всегда считают себя такими чертовски умными!
Керли все еще дрожал от возбуждения, страха, душевных терзаний, восхищения и бог знает чего еще. Не мог говорить ни о чем другом. Твердил нам: следите за газетами. Это будет сенсационное дело. Даже нам он отказался открыть, в чем оно состоит. Он был все еще напуган, все еще загипнотизирован.
- Эти его глаза! восклицал он снова и снова. - У меня было такое чувство, что я превращаюсь в камень.
- Но было же темно, когда вы разговаривали.
- Это ничего не значит. Они сверкали, как угли. Прямо искры сыпались.
- Может, это тебе померещилось, потому что ты знал, что он убийца?
- Только не мне! Никогда не забуду этих глаз. Они будут преследовать меня до самой смерти. - Он содрогнулся.
- Керли, ты действительно считаешь, спросила Мона, - что у преступника глаза не такие, как у других людей?
- Почему нет? - ответил Керли. - Все у них не такое. И глаза тоже. Не кажется ли тебе, что, когда человек меняется, меняются и его глаза? Это уже глаза иного человека. Я хочу сказать, что они уже не те. В них как будто есть нечто такое - или, наоборот, что-то отсутствует, не знаю что. Какие-то они нечеловеческие, вот все, что я могу сказать. Он еще не успел сказать мне, кто он, а я уже это почувствовал.
Это все равно как ощутить сигнал из другого мира. Его голос не был похож на человеческий, я такого еще не слышал. А когда он пожал мне руку, было такое ощущение, будто я прикоснулся к голому проводу. Я хочу сказать, меня словно током ударило. Я бы тут же убежал, но этот его взгляда я не мог двинуться с места, не мог пальцем пошевелить… Теперь я начинаю понимать, что имеют в виду, когда говорят о Сатане. От него шел какой-то странный запах, упоминал я об этом? Не серы, нет, скорее какой-то концентрированной кислоты. Может, он работал с химикатами. Но не думаю. Что-то такое было у него в крови…
- Думаешь, ты узнаешь его, если снова встретишь?
К моему удивлению, Керли замолчал. Вид у него был озадаченный.
- По правде сказать, - ответил он очень неуверенно, - вряд ли. Он был настолько яркой личностью, что не удержался у меня в памяти. Наверное, это кажется неправдоподобным? Тогда объясню по-другому. (Я был воистину изумлен. Керли определенно делал успехи.) Предположим, сегодня вечером, в этой самой комнате перед вами предстал святой Франциск. Предположим, он разговаривал с вами. Вспомните ли вы завтра или через день, как он выглядел? Не потрясет ли вас его появление настолько, что его черты совершенно изгладятся из памяти? Может, вы никогда не думали о таком вот возможном случае. Я думал, потому что знал человека, которому были видения. Я в то время был совсем маленьким, но помню взгляд этой женщины, когда она рассказывала о том, что пережила. Я знаю, что она видела не только телесный облик того, кто ей явился, а нечто большее. Когда кто-то является тебе с вышних, в нем есть что-то от неба - и это ослепляет. Во всяком случае, так мне кажется… Когда я увидел Мясника, со мной случилось то же самое, только я знал, что он явился не с вышних. Откуда бы он ни явился, он нес на себе печать того места. Это можно было ощутить, и это внушало ужас. - Он снова помолчал, лицо его посветлело. - Послушай, ведь это ты убедил меня почитать Достоевского. Тогда ты знаешь, что значит быть втянутым в мир абсолютного зла. Некоторые из его персонажей говорят и действуют так, словно обитают в мире, абсолютно для нас неведомом. Я бы не стал называть его адом. Это что-то похуже. Нечто более сложное, более неопределенное, нежели ад. Нечто нематериальное, что невозможно описать. Это можно почувствовать по их реакции. У них непредсказуемый взгляд на все. Пока он не написал о них, мы и не знали о людях, которые мыслят так, как его герои. И это напоминает мне - в связи с этим преступником, - что между идиотами и святыми не такое уж большое различие, я прав? Как вы их отличите? Хотел ли Достоевский сказать, что все мы из одного теста? Что в нас от дьявола, а что от Бога? Может, ты знаешь… Я - нет.
- Керли, ты меня правда удивляешь, - сказал я. - Я это серьезно.
- Ты думаешь, я сильно переменился?
- Переменился? Нет, не так уж сильно, но определенно повзрослел.
- Какого черта, человек же не остается всю жизнь ребенком!
- Это так… Скажи честно, Керли, если бы можно было не опасаться, что тебя поймают, соблазнила бы тебя жизнь преступника?
- Возможно, - ответил он, чуть опустив голову.
- Ты любишь риск, опасность, так?
Он кивнул.
- И ты не стал бы особенно колебаться, окажись кто у тебя на пути?
- Думаю, не стал бы. - Он криво усмехнулся.
- И ты по-прежнему ненавидишь своего отчима? - Не дождавшись ответа, я добавил: - Настолько, что убил бы его, если бы можно было остаться безнаказанным?
- Да! - воскликнул Керли. - Убил бы как собаку!
- За что? Ты хоть знаешь это? Подумай, прежде чем ответить.
- Нечего мне думать, - буркнул он. - Я знаю. Убил бы за то, что он обманул мать. Все очень просто.
- Не кажется ли тебе, что это звучит несколько нелепо?
- А мне наплевать. Это так. Я не могу этого забыть, мало того, никогда не прощу его. Это преступление, если хочешь знать.
- Может быть, ты и прав, Керли, но закон не считает его преступником.
- Кому какое дело до закона? И потом, есть другие законы - поважнее твоих. Мы живем не по писаным законам.
- Тут ты прав!
- Я бы оказал обществу услугу, - с жаром продолжал он. - С его смертью только воздух стал бы чище. От него никому никакой пользы. И никогда не было. Меня бы следовало наградить за то, что я покончил бы с ним и такими, как он. Будь наше общество умнее, так бы и произошло. В романах люди, совершающие подобные преступления, изображаются героями. Книги такая же часть жизни, как все остальное. Писатели могут так думать, а я или кто другой - нет? Мои обиды реальны, не выдуманы…
- Ты в этом уверен, Керли? - подала голос Мона.
- Совершенно уверен, - ответил он.
- Но если бы ты был главным действующим лицом Рома-нА, - возразила она, - важно было бы то, что случилось с тобой, а не с твоим отчимом. Человек, убивающий своего отца - в романе, - не становится героем только на этом основании. Важны его поступки, то, как он действует в конфликтной ситуации и как разрешает ее. Всякий может совершить преступление, но некоторые из преступлений имеют такое колоссальное значение, что совершившие их становятся чем-то большим, нежели просто преступниками. Ты понимаешь, о чем я?
- Прекрасно понимаю, - сказал Керли, - но давай без этих тонкостей да сложностей. Это все литература! Я тебе говорю прямо, что до сих пор ненавижу его такой лютой ненавистью, что убил бы без сожаления, если б это сошло с рук.
- Я уже вижу большую разницу… - начала Мона.
- О чем ты? - перебил он ее.
- Между тобой и героем романа.
- Не хочу я быть героем романа!
- Знаю, - мягко сказала Мона, - но ты ведь хочешь остаться человеком, не так ли? Если будешь думать так, как ты сказал, кто знает, может, и осуществишь свое желание. Что тогда?
- Тогда? Тогда я буду счастлив. Нет, не совсем так, тогда я успокоюсь.
- Потому что он не будет стоять у тебя поперек дороги, ты это хочешь сказать?
- Нет! Потому что прикончу его. А это другое дело.
Я почувствовал, что пора вмешаться:
- Послушай, Керли, Мону занесло в сторону. Думаю, я знаю, что она имела в виду. Преступник, совершающий преступление, и герой романа, делающий то же, отличаются один от другого тем, что последний не думает, понесет он наказание или нет. Его не заботит, что случится с ним после. Он должен выполнить свою задачу, и все…
- Что только доказывает, - сказал Керли, - что из меня никогда не получится герой романа.
- Тебя никто не просит становиться таким героем. Но если ты увидишь разницу между этими двумя преступниками, то поймешь, что не намного лучше человека, которого так сильно ненавидишь и презираешь.
- Мне наплевать, даже если это и так!