– У нас, германцев, после смерти человека в доме опрокидывают всю мебель из боязни, что душа сможет за что-то зацепиться и остаться в доме. Тогда уж точно жди от нее много бед.
– А мы считаем, что души умерших плывут в царство мертвых на погребальной ладье и поселяются там навечно. Есть такой день в начале осени – Навский велик. В этот день покойники выходят из своих могил и отправляются к своим потомкам на поминальную трапезу. Для усопших готовят специальное угощение, ставят его на стол и открывают окна. Чтобы не мешать им, после захода солнца запрещается выходить на улицу. Но если покойники наносят вред, разрывают могилу и вынимают косточку – единственную, которая не разложилась от времени. Ее сжигают, а пепел обратно бросают в могилу. Тогда душа усопшего улетает на вечный покой и перестает беспокоить живых.
– А у нас, германцев, души усопших превращаются в эльфов – маленьких, меньше пальца, старичков с длинной седой бородой, большой головой, покрытой остроконечной шляпкой. Вместо ног у них гусиные лапки. Они доброжелательны, помогают людям в работе, дают добрые советы и приносят драгоценные подарки. У них свой король, которого они очень любят и почитают. В лунные ночи они собираются на лужайках и веселятся.
Некоторое время они шли молча.
Потом Гудни спросила:
– Как ты думаешь, кто-нибудь уцелел из отряда Одвольфа?
– Едва ли. А если и спасся, то от страха бежит сейчас обратно к крепости. Такого ужаса не сможет перенести никто – увидеть смерть от разъяренных вепрей.
– Значит, нам можно идти, не опасаясь?
– В любом случае следует остерегаться. Не люди герцога, так кто-то другой может напасть. Мало ли отчаянных бродяг промышляют в лесах.
В полдень, когда вышли на поляну, Гудни произнесла устало:
– Давай отдохнем. Сил больше нет. Идем и идем, идем и идем…
Словен не стал возражать:
– Сделаем передышку.
Гудни сразу легла на высокую траву и, судя по всему, задремала. Словен огляделся. Вся поляна была усыпана цветами. Их было много, они будто соревновались между собой в яркости окраски и привлекательности соцветий. Он не выдержал, набрал охапку и положил возле Гудни. Сам сел рядом, наслаждаясь тишиной.
И вдруг рядом какая-то пташка пропела тихо, неуверенно, будто спрашивая о чем-то:
– Вью. Вью-вью!
Помолчала, потом снова:
– Вью. Вью-вью!
И от этого ласкового голоса вдруг стало на душе Словена легко, будто и не было четырех дней блуждания по лесам и болотам, когда жизнь висела на волоске… Как мало надо человеку для счастья!
Гудни проспала с полчаса. Открыла глаза, увидела цветы, изумилась:
– Это мне?
– Нет, другой женщине, которая прячется за деревьями, – улыбаясь, ответил он.
– Как это чудно! – нараспев произнесла она и прижала букет к лицу. – А какой аромат!
Солнечное сияние зажгло ее волосы, играя в них золотистыми отблесками, превратило глаза в ошеломляюще прекрасные бирюзовые озера. И ему вдруг захотелось поцеловать ее. Он, не рассуждая, наклонился и коснулся губами мягкой, теплой щечки.
Она невольно отпрянула, удивленно глянула на него. Краска густо залила ее лицо.
– Ну зачем же ты так, – растерянно произнесла она…
Потом встала, отряхнула подол платья и медленно, словно раздумывая над чем-то, пошла в направлении леса. Словен двинулся за ней.
Он шел и думал о том, что, как видно, влюбился в эту женщину. Влюбился как-то сразу, неожиданно, в тот самый раз, когда увидел ее обнаженной в реке. Именно тогда почувствовал он сильный удар в сердце, оно бешено забилось и поскакало куда-то… И с тех пор, не отдавая себе отчета, он стал думать о ней, боясь признаться в своих чувствах не только ей, но и самому себе. И вот только сейчас какая-то неодолимая сила толкнула его на поцелуй…
Он мельком подумал о Бажене и удивился, что после расставания ни разу не вспомнил о ней. Значит, была та любовь – вовсе не любовь, а увлечение. А вот сейчас обрушился на него ураган глубоких, настоящих чувств, подмял под себя и понес в неведомую даль, и он мчится в его вихре, не рассуждая и радостно покоряясь – то ли к счастью, то ли к беде.
Он шел следом за ней и умилялся каждому ее движению. В левой руке она держала букет цветов, а правой покачивала с особо, чисто по-женски сложенными пальчиками, когда указательный как бы невзначай направлен вниз и настоятельно требует подчинения; он был растроган каждым шагом ее крепких ног, не мог без восторга любоваться ее густыми, золотистыми волосами, тяжело ниспадавшими на спину…
А Гудни была в замешательстве. Ей всегда нравился Словен, высокий, сильный, мужественный, смелый, полная противоположность Довбушу, слабовольному, верткому, не очень умному и недалекому. А дерзила она ему в силу своей противоречивой и гордой натуры, понимая, что никогда им не быть вместе. К тому же Словен при первой встрече отнесся к ней с почтительным равнодушием и обидным безучастием; она для него была пустым местом. Этого она не могла простить и мстила при каждом удобном случае.
Странствия по лесу сблизили ее со Словеном, а его цветы и неожиданный поцелуй словно прорвали некую плотину, и чувства ее хлынули весенним половодьем. Она чувствовала, что каждый ее нерв напряжен до предела, она жила в предчувствии чего-то важного, значимого, что перевернет всю ее жизнь и приведет то ли к ослепительному счастью, то ли к крушению всей жизни. Ей казалось, что она то летит в черную пропасть, то поднимается к палящему солнцу. И повсюду стучало сердце – в руках, ногах, животе, пыталось вырваться из висков; неистово бился пульс, а вместо крови по венам неслось всепожирающее пламя.
Они долго шли молча, приходя в себя. Он не приближался к ней, боясь, что она прогонит. А она не хотела продолжения того счастливого мига, понимая, что тогда к прошлому возврата уже не будет. А прошлое – это Довбуш, великокняжеский дворец, почитание подданных… Хотела ли она оставить все это и начать новую жизнь, ей было неясно, оттого она шла и шла вперед, не оглядываясь. Гудни знала, что решение примет потом, позже, когда улягутся страсти и она сможет обдумать все спокойно и взвешенно.
Так шли они некоторое время в одиночку, потом поравнялись, стали перебрасываться ничего не значащими словами. Со стороны могло показаться, что в их отношениях все осталось по-прежнему. Однако каждый из них понимал, что они изменились, что к прошлому возврата нет и не будет, что внутренне они стали другими, и это другое в скором времени может изменить их будущее.
Случайно напали на родник, вытекавший в глубоком овраге, пообедали. На обед ушли остатки копченостей.
– Ничего, в лесу зверья много, поохочусь, добуду свежего мяса, – пообещал Словен. – А попадутся река или озеро, наловлю рыбы.
– Как мне надоели мясо и рыба! – вдруг закапризничала Гудни. – Мне бы парного молока или сметанки с творожком…
– Тогда надо зайти в какую-нибудь деревеньку.
– А почему бы и не завернуть? С собой я взяла мешочек монет, есть чем расплатиться.
Словен шел, внимательно присматриваясь к местности, в надежде отыскать признаки жилья. Наконец под вечер ему улыбнулась удача, и скоро они увидели с десяток домишек, ютившихся на краю леса. Судя по их виду, здесь жили германцы.
Не таясь, они вошли в деревню. И почти тут же увидели трех воинов, среди которых находился Одвольф. Герцог, потрясая длинным мечом, медленно приближался к беглецам, говоря на ходу:
– Словен, оставь Гудни и уходи. Ты мне не нужен и жизнь твоя мне совершенно ни к чему. Поэтому будь благоразумен, покинь деревню и возвращайся в свою Руссинию.
Словен вынул меч и изготовился к бою.
– Еще раз хорошенько подумай, я не тороплю, – продолжал убеждать его Одвольф. – Оцени мое благородство. Нас трое, а ты один. Я не стану церемониться и не вызову на поединок. Я просто расправлюсь с тобой. Так что не питай напрасных надежд.
– Я готов, герцог.
– Что ж, – с наигранным сожалением ответил тот. – Это твой выбор.
– Словен, оставь меня, – вмешалась Гудни. – Ты мне никто. У меня есть супруг, только он имеет право защищать меня.