Рассказал Зеленский, между прочим, Долгушину и о себе, как он попал в партийные работники.
В партию он вступил на фронте в сорок третьем году. После демобилизации его, двадцатипятилетнего парня, капитана запаса, райком послал председателем кустпромартели «Геркулес». Но ему не пришлось там ломать голову над новым для него делом, изучать производство пива, халвы, джемов. В артели за него работал технорук, а он сам зиму и лето был уполномоченным в колхозах. Потом, при Борзове, его взяли в райком инструктором. Это было продолжением все той же кампанейщины, вечных разъездов по колхозам в качестве «толкача». Меньше всего приходилось ему в этих командировках заниматься партийной работой. Обижался Зеленский и на Мартынова — за его невнимание к работникам аппарата райкома. У Мартынова все заботы ушли в кадры председателей колхозов, видимо, кроме хороших председателей, ему больше никого и не нужно. На аппарат смотрел тоже как на порученцев и на писарей. Есть кому расследовать жалобы и отвечать на бумажки обкому — и ладно. Не учил он инструкторов, как построить работу, чтоб интереснее им было жить на свете, чтоб видели они хоть какие-то результаты сделанного ими. Вообще до партийных организаций, до рядовых колхозных коммунистов у Мартынова не дошли руки.
Когда организовывали зональные группы, Зеленский сам напросился в Надеждинскую МТС — все же ближе к живому делу, к народу. Но и здесь настоящего удовлетворения не получил.
— Надоело уже мне, Христофор Данилыч, — говорил он, — ходить вот так, пешим апостолом, из колхоза в колхоз. Четыре колхоза у меня — значит, ни за один как следует не отвечаю. Да и что я могу сделать своими советами? Должность у меня очень уж бесправная. Где хорошо в парторганизации, там и без меня обойдутся, а где плохо, как вот здесь, в «Рассвете», моих прав не хватает, чтоб улучшить положение. Что толку давать Чайкину советы? Ему надо коленом в одно место! Я бы больше пользы принес, если бы сел где-то секретарем колхозной парторганизации. Хотя бы здесь, в «Рассвете». Нет у нас освобожденных секретарей — ладно, не надо зарплаты, на трудоднях. Считали бы за мною всю культурно-массовую работу, учебу колхозников, и за это — трудодни.
Найдя в Долгушине внимательного слушателя, Зеленский охотно делился с ним своими мыслями.
— Очень много у нас стало работников в партийных аппаратах. Если всех посчитать — по нескольку человек на колхоз придется. Но все они какие-то разъездные, командировочные. А еще — советские работники, заготовители всякие, земельные работники. Гастролируем по колхозам. И так как маршруты не согласованы, то иной раз в каком-нибудь звене, что при большой дороге работает, человек десять представителей за день побывает. Десять женщин работают с тяпками, и — десять уполномоченных за день. Там машины и из области, и из района, и из МТС, и на линейке кто-то подъедет, и пешим ходом подойдет, вроде меня. И даже не то раздражает людей, что много ездит к ним начальников. Пусть бы ездили, да дело делали. Но дела-то и нет. Безобразий в колхозе куча, и все мимо проскакивают. Не серьезно все как-то, по верхам. «Давай-давай!» Можно представить себе, сколько проехало начальников по полям «Рассвета» за все послевоенные годы, а в колхозе что творится!.. Был бы я здесь один-единственный партийный работник в должности секретаря парторганизации, и никаких больше уполномоченных, и мне легче было бы работать, чем вот сейчас, когда нас слишком много да по пятам друг за дружкой ходим. По крайней мере, не пришлось бы краснеть перед народом за гастролеров и оправдывать как-то наши раздутые штаты. Но думается мне, что все же к тому идет: кончать будем эти командировки. Сажать каждого прочно на какой-то участок, и чтоб дело делали! А из наших райкомовских инструкторов, да и из обкомовских тоже, много бы вышло хороших секретарей колхозных парторганизаций! Председателей в колхозы подбираем, а об этих кадрах еще и не подумали!..
Вот после таких разговоров и почти целого дня езды по бригадам Долгушин с Зеленским и решили на свой страх и риск созвать вечером в колхозе открытое партийное собрание. Зеленский по лютому настроению Долгушина догадывался, какое именно он хотел провести собрание: вывести на чистую воду всех разложившихся, а коммунистов, не связанных с колхозными «объедалами» и «опивалами», но и не боровшихся с ними, заставить почувствовать свою ответственность за судьбу колхоза.
Секретарь парторганизации Чайкин стал было возражать против собрания, без подготовки, в рабочий день. Его убедили тем, что дождь все равно сорвал работы в поле и люди все дома и что от него или от председателя колхоза не требуется обширного доклада — надо сделать лишь короткое сообщение о ходе полевых работ. Зеленский добавил:
— Непременно надо провести собрание! Иначе план работы парторганизации на этот месяц останется невыполненным. У вас же только одно собрание было. А знаешь, как Василий Михайлович требует, чтоб все запланированные мероприятия выполнялись? Поедешь, товарищ Чайкин, отчитываться на бюро двадцать третьего, это тебя, может, только и спасет, если на плане работы будут всюду стоять мои галочки: «выполнено».
Бывалых, только к концу дня появившийся в колхозе — ездил по каким-то делам в район, — пытался безуспешно дозвониться в райком Медведеву, сообщить ему, что директор МТС занялся в колхозе не своим делом, посягает на функции партийных органов. Один раз ему ответили, что Медведев вышел, потом — что у Медведева представители из области и он просил его пока ни с кем не соединять, наконец, девушка на почте сказала, что грозой поврежден провод и связи не будет до утра. Холодова тоже не оказалось в МТС. Отменить скоропалительное партийное собрание было некому.
Зеленский, прихватив с собою для порядка секретаря парторганизации, поехал на директорском «газике» по всем бригадам, фермам.
Если бы колхозников оповестили, что созывается обычное общее колхозное собрание, сходились бы долго и пришло бы, пожалуй, как всегда, человек сто — из семисот членов колхоза. Но когда народ узнал, что состоится партийное собрание, открытое, и принять участие и даже выступить на нем приглашаются все желающие, что приехал директор МТС и собрание, видимо, будет по очень важным вопросам, — к восьми часам вечера — на дворе было еще совсем светло — в клуб пришло человек четыреста. Двенадцать членов и кандидатов партии и четыреста беспартийных колхозников.
Сообщение о ходе сева сделал Бывалых. Зеленский рассказал, что видели они с Долгушиным днем в бригадах. Никаких перемен, все то же, то было здесь осенью, прошлым летом.
И начались прения… Выступили все, с кем Долгушин разговаривал днем, и еще много незнакомых ему колхозников. Поднималось сразу по десятку рук — просили слова у председателя собрания Артюхина. Разговор с сева перешел на общее положение в колхозе. Началось собрание в восемь часов вечера, а закончилось в два часа ночи.
Все высказали колхозники, что накипело у них. В последнее время, видимо, каждый много передумал, что же делается в колхозе. Всюду вокруг жизнь на их глазах круто пошла в гору, а они в своем «Рассвете» остались как в поле обсевок. Шайка бессовестных мазуриков захватила в свои руки главенство. Потому и отпала охота у людей работать. Говорили колхозники о коммунистах, о каждом, кто чего, по их мнению, стоит. Говорили и о таких, что стали общипанными воронами, а были орлами. Бригадир Милушкин вступал в партию в партизанском отряде. Человек кровью своей доказал преданность партии. У немцев в гестапо был. Под пытками ни слова не сказал о партизанских базах. Из-под расстрела бежал. Что же сейчас случилось с ним? Кто его опутал? Говорили о Бывалых. Чистоплюй, барин. Приехал в колхоз, как на дачу. Семью не перевозит, больше в Троицке бывает, чем здесь. Раньше девяти утра в правление не является, и боже упаси потревожить его на квартире по какому-нибудь срочному делу! Компании с этими «объедалами» он не водит, но что толку. И не трогает их, не мешает бесчинствовать. Просто не хочет человек работать в колхозе и наплевать ему на все, что здесь творится.