— Первым полюбил её поэт, вторым — менестрель, а третьим — рыцарь, и каждый, в свою очередь, обнаружив её истинную природу, бросал её. Да и кто может любить даму, которая по естеству — олень?
Долго слышались лишь тиканье часов да слабый шум фонтанных струй.
— Так что же потом, — спросил Писец, — когда любовь изменила ей в третий раз?
— Потом, когда любовь изменила ей в третий раз, — сказал Токо, — ей вернулось её истинное сердце.
Часы ни с того, ни с сего пробили семь.
— Сказал ли ты мне правду? — спросил Писец.
— Белый олень во времена моего батюшки не знал своего имени, потому что у диких зверей не бывает имён, и помнились ему лишь деревья и поля, и больше ничего, — ответил Токо.
— Как же рассказать мне всё это Клоду, самому гордому охотнику наших дней? — воскликнул Писец. — Молю тебя, Токо, усомнись в своих сомнениях и обнадежь нас своей надеждой, что эта Принцесса, быть может, настоящая.
Старик покашлял:
— Возможность, достоверность и надежда — кто в силах на весах их уравнять? Я знаю знаки, символы, симптомы бессчетных чар. Кругами колдовство ведётся.
Ни старик, ни молодой не заметили темной фигуры в дальнем углу мастерской: карлика Квондо, который незаметно пробрался внутрь и присел на корточки. Он смежил глаза, чтобы не выдать себя их сверканием, но не спал. Писец повернулся, не сказав ни слова, открыл тяжелую дверь и вышел.
Навстречу ему шла Принцесса, и украшения так сверкали в её волосах, а золотые сандалии так ладно сидели на ножках, что он усомнился, может ли олень, если она и впрямь была оленем, принять столь совершенный и восхитительный облик. Писец задумался, а смог бы он сам безраздельно полюбить ту, что по воле чар вдруг станет однажды обкусывать листья на деревьях, и со вздохом решил, что не смог бы. Он покачал головой и внёс маленькую заметку в архивы своего сердца.
В тёмных глазах безымянной девы стоял вопрос, но Писец покачал головой, отвернулся и вздохнул:
— Старик молчал, мычал и что-то мямлил, ходил вокруг да около, терялся, не говорил ни да, ни нет, но много того сего с весьма изрядной долей беспочвенных догадок, измышлений, намёков, умолчаний и отсылок, перемежая множеством предлогов: «когда», «ввиду», «причём», «притом», «при сём», а в результате — ворох ерунды, в шесть раз бедней того, что нам известно.
Он низко поклонился и вздохнул, и снова поклонился, а Принцесса прошелестела над травой, как дождь, и скрылась за калиткой.
Молчаливой была трапеза в тот полдень в длинном банкетном зале, где даже днем было так сумрачно, что зажигали светильники в железных канделябрах вдоль толстых каменных стен. Таинственная дева погрызла орешки, пощипала лист салата и отказалась от вина, напомнив тем озабоченному Королю и его старшим сыновьям о вчерашней погоне в Заколдованном Лесу и её удивительном окончании.
Клод, Тэг и Гэл беспокойно ёрзали на стульях и что-то ворчали, а Принц Джорн, нежный взгляд которого выдавал его чувство к безымянной деве, радовался тому, что она, поднимая глаза и оглядывая сидящих за столом, смотрела на него мягко. Карлик Квондо опять притаился в углу за железным щитом, не пропуская ни взгляда, ни ворчания, и безотрывно следил тёмными глазами за сидящими.
— Если вы не станете есть лучше, — сказал Король Принцессе, — я позову своего Лесничего, то есть, прошу прощения, — он поспешно поправился, — Лекаря.
Принцесса покраснела, Джорн скорчил отцу гримасу, а Король, чтобы скрыть замешательство, кликнул Мага, который мгновенно явился в облаке дыма.
— Я, кажется, приказывал тебе никогда больше не появляться в облаке дыма, — проворчал Король. — Запах пороха портит вкус вина — я тебе уже говорил.
— Я забыл, — сказал Маг.
— Заходи в комнату как все люди.