На протяжении всех трех дней Харитонкин не давал забыть о себе. В первый день какой-то бомж-посыльный с носом в фиолетовых прожилках принес букет розовых гвоздик с приколотой бумажкой, на которой было изображено проколотое чем-то вроде пассатижей сердце (имелся в виду, возможно, стетоскоп). На второй прибыла коробка перевязанных красной ленточкой конфет московской фабрики «Рот Фронт», с истекшим – правда, совсем недавно! – сроком годности. А на третий день явился сам доктор.
К тому моменту Наташа уже слегка поправилась – температура снизилась, из носа больше не текло, и главное – почти не тошнило. Только кашель ее мучил очень сильно и голова кружилась, когда она выбиралась из кровати. А так – ничего. Можно даже сказать, отлично.
Поэтому она вполне уже все понимала, видела четко, что происходит и кто чего хочет.
Вот еще в чем ей повезло – у нее в квартире в момент визита Харитонкина оказалась тетя Клава. На время медосмотра она деликатно удалилась попить чайку на кухню. Когда товарищ доктор принялся хватать пациентку за разные места, причем довольно грубо, применяя силу и страстно сопя в обе ноздри, Наташа сначала просто молча, но решительно сопротивлялась. Поняв, что не справится, она стала громко звать тетушку:
– Тетя Клава! Скорее, скорее, иди сюда!
Тетушка от неожиданности уронила что-то на кухне, разбила тарелку, кажется, и, видимо, застыла в нерешительности, не зная, хвататься ли за метлу – подметать осколки, бежать ли на зов племянницы или и дальше стоять столбом, пытаясь понять, что происходит.
Харитонкин тем временем вцепился рукой Наташе в ляжку и явно собирался продвигаться дальше.
– Ну, тетя, тетя, где же ты? Бросай все, беги сюда! – крикнула Наташа.
Слово «бежать», впрочем, следовало понимать фигурально – надо было всего-навсего сделать пару шагов, чтобы оказаться в комнате. Тетя Клава сделала наконец эти два шага и появилась – как была, в кухонном переднике. Вид при этом у нее был перепуганный и растерянный. В комнате негде было повернуться, не было никакой дистанции, чтобы ее соблюдать, а потому она сразу оказалась рядом с кроватью, на которой разворачивалось действие.
Харитонкин тут же отскочил к стенке, красный, потный, злобный, он тяжело дышал.
– Это что здесь происходит? – задохнулась от негодования тетушка. – Да как вы… А еще врач, позор какой!
– Молчи…
Харитонкин долго искал слово, наконец нашел:
– Молчи, шалава!
Наташа, глядя на ошалелую тетушку, не выдержала и рассмеялась, таким забавным показалось это ругательное прозвище в применении к старой деве.
– Ты чего смеешься, – обиделась тетушка, – тебя насилуют, а ты…
– Это мы еще разберемся, кто тут кого насиловал, и что тут делал, и соблазнял! – выпалил в ответ доктор Харитонкин. Ненавидящими глазами, не отрываясь, глядел он на взбунтовавшуюся пациентку. Потом быстро стал собирать манатки – все свои бумажки, стетоскопы и прочее. Пошвырял все это в портфель и направился к двери, еле протиснувшись мимо тети Клавы. У самого выхода остановился. Сказал: – Вы еще пожалеете! Обе.
И так хлопнул дверью, что штукатурка посыпалась с потолка.
После бегства врача напуганная тетушка предположила, что тот может попытаться отомстить им самым жутким образом.
– Ох, боюсь я, Наташка, чего он нам устроит теперь…
– А что конкретно он может нам сделать? – спросила Наташа.
– Может нанять убийцу или заказать нас с тобой гангстерам, – предположила она.
– Ох, тетя, надо меньше итальянских фильмов смотреть! Ну какие у нас тут, в Рязани, гангстеры?
– А ты видела, какие рожи у винного вечером в пятницу толпятся?
– Да уж, настоящая мафия!
Наташа теперь хохотала во весь голос и никак не могла остановиться.
– Это у тебя нервное, – сказала тетушка – И зря ты эту публику недооцениваешь: за бутылку и побьют, и убьют, и квартиру подожгут – да запросто!
Отсмеявшись, Наташа сказала грустно:
– Нет, мстить он будет по-советски, а не по-итальянски.
И оказалась совершенно права.
Первым делом позеленевший от злости Харитонкин отправился к главному врачу Розорову А. В. Хотел излить ему душу и заодно проверить реакцию, как он отнесется к требованию примерно наказать дрянную девчонку и ее выжившую из ума старуху-тетку?
Но Розоров на этот раз был не в настроении помогать доктору Харитонкину. Хотя раньше его частенько поддерживал, прикрывал его похождения, а в некоторых проказах даже участвовал сам. Но в последнее время начальник к своему протеже слегка охладел. Во-первых, его вечная претензия на роль ненасытного сексуального хищника стала раздражать – особенно после того, как Харитонкин положил глаз на миловидную медсестру Докучкину, не подозревая, что и сам главврач имел уже на нее некоторые виды и потихонечку подбивал клинья. И вот что еще произошло, вот что с ним случилось: в коридоре поликлиники главврач увидал мельком Наталью и был сильно впечатлен. Затаил в душе некоторую мечту, не до конца еще в голове оформившуюся. Но помечтать было сладко… Справки про Наталью уже наводил… А тут этот, видите ли, является и несет свою пургу…
– Слушай, Аркаша, если ты всерьез намерен обвинить гражданку Шонину в том, что она пыталась тебя соблазнить при исполнении…
– Не только соблазнить, но и почти изнасиловать! С помощью своей развратной родственницы! – воскликнул разгоряченный Харитонкин.
– Ах, вот как… ну в таком случае тебе надо с этим в милицию идти, а не ко мне… Но я тебе по-дружески говорю: не советую. Кто тебе поверит? Первая красавица города его, козла плешивого, соблазняет, понимашь! Или еще того круче – насилует! Курам на смех. К тому же, учти, у нее, говорят, покровители есть влиятельные… И еще: если ты не в курсе, то должен тебя огорчить: у тебя самого репутация в этом смысле, в женском вопросе, не-того-с…
– А я думал, мы друзья, – упавшим голосом отозвался Харитонкин.
– Вот именно, как друг, я тебе и советую: забудь это дело. И будем надеться, что, напротив, гражданка Шонина на тебя жалобу не напишет. А то я тебя, конечно, прикрою, как обычно, но на будущем твоем, на перспективах повышения, например, как бы не отразилось…
Так с большим мщением у Харитонкина ничего не вышло. Но он все-таки сумел отомстить по-мелкому. Что-то такое написал во ВТЭК, что те отменили Натальину инвалидность, полученную ею в свое время после нервного срыва.
Наталья в тот момент вовсе не собиралась садиться на крошечную пенсию – ей такое и в голову не приходило. Она не догадывалась, что скоро потеряет работу и что участковый милиционер надумает преследовать ее за тунеядство. Вот когда инвалидная бумажка пришлась бы кстати! Но при всех своих магических талантах предвидеть будущее Наталья не умела, а потому лишь недоуменно повертела в руках пришедшую по почте бумагу из ВТЭКа («с чего это они вдруг обо мне вспомнили?») и засунула ее куда-то. Потом не могла даже вспомнить, куда.
Что же касается оставшихся от Харитонкина просроченных конфет, то Наташа нашла им применение: кормила ими и тетю Клаву, и подругу Ирку, и даже Николая Семеновича Солокольникова по кличке «Семеныч» один раз угостила. Все уплетали за обе щеки и нахваливали.
Семеныч долгое время ходил в претендентах, вел упорную и планомерную осаду. Но он не добивался близости: раз, бах, трах, впрыснул, побежал дальше – как остальные-прочие. Нет, он именно жениться хотел! Семью предлагал создать – ячейку общества. Наталью это несколько озадачивало, к такому она не была привычна, и, возможно, эта перспектива вдруг пробудила в ней что-то, что есть почти в каждой женщине. Инстинкт очага или нечто в этом роде. И в какой-то момент она вдруг поймала себя на мысли, что почти готова согласиться, тем более что и тетка ее склоняла к этому варианту. В крутом седом затылке Семеныча, в его крепких еще плечах, упрямой посадке головы, курносости, в его близко посаженных прищуренных серых глазках виделась некая надежность, возможность опоры в этом зыбком, предательском мире. Ну и что, что некрасив и немолод, но вполне еще ничего, здоров, сильная надежная рука, которая всегда поддержит, не даст упасть, если поскользнешься или если толкнут. И потом, возраст и солидность имеют еще то преимущество, что такой муж не будет ветрено гоняться потом за другими юбками. Особенно поразило Наташу, с каким внимательным уважением отнесся Семеныч к ее художеству. Он подолгу, не отрываясь, рассматривал ее полотна – никто из остальных-прочих этого не делал, все они с трудом скрывали свое безразличие к живописи. Другое дело Семеныч. Посмотрев один раз, второй, потом еще третий, он кивал степенно на картины красного спектра – надо было понимать так, что они производили на него наибольшее впечатление. Что не могло не подкупать Наталью.