Тетя, как обычно, была на кухне, уборка-готовка — это ее жизненный цикл.
— Где была ты весь день? — спрашивает она.
— С Ханой, — автоматически отвечаю я.
— И снова уходишь?
— Только на пробежку, и все.
Совсем недавно мне казалось, что, как только я увижу тетю, я расцарапаю ей лицо или вообще убью. Но вот я смотрю на нее и ничего не чувствую, она для меня не больше чем персонаж на рекламном щите или пассажир в автобусе.
— Ужин в половине восьмого, — говорит тетя. — Я бы хотела, чтобы ты помогла накрыть на стол.
— Я вернусь раньше.
Мне приходит в голову, что, возможно, вот это безразличие, эта отстраненность от происходящего и есть то состояние, в котором постоянно находится тетя и все исцеленные. Между тобой и миром словно толстое, непробиваемое стекло. Тебя ничего не трогает, нет причин волноваться. Говорят, что исцеление делает человека счастливым, но теперь я понимаю, что дело не в счастье, на твое счастье им плевать. Дело в страхе. Ты боишься физической боли, боишься страданий, боишься, боишься, боишься… Страх приводит к тупому животному существованию в огороженном пространстве.
Впервые в жизни я искренне сочувствую тете Кэрол. Мне всего семнадцать, а я уже знаю то, чего не знает она. Знаю, что смысл жизни не в том, чтобы плыть по течению. Я знаю, я уверена, что смысл жизни в том, чтобы найти то, что для тебя важнее всего, и держаться за это, драться и защищать.
— Ладно, иди.
Тетя стоит и мнется, она всегда неловко себя чувствует, когда хочет сказать что-то важное, но не помнит, как это делается.
— Две недели до твоего исцеления, — наконец говорит она.
— Шестнадцать дней, — поправляю я.
Но мысленно веду другой отсчет: осталось семь дней. Через семь дней я буду свободна, через семь дней я буду далеко от всех этих людей, от их фальшивых параллельных друг другу жизней. Они скользят, скользят, скользят по направлению к смерти, но их существование сложно назвать жизнью.
— Если ты нервничаешь, это нормально.
Вот что ей было так трудно сказать, она с великим трудом выуживает из памяти слова утешения. Бедная тетя Кэрол, ее жизнь — тарелки и помятые консервные банки с зеленым горошком, один день сменяет другой, но разницы никакой — те же тарелки, те же банки с горошком. И тут я вдруг вижу, какая она старая — лицо в глубоких морщинах, в волосах седые пряди. Только ее глаза лишены возраста, такие глаза у всех исцеленных, они словно подернуты дымкой и смотрят в никуда. Наверное, в молодости, до исцеления, тетя была красивой — она высокая, почти как моя мама, и такая же стройная. У меня в голове возникает картинка — две девушки, как две черные скобки на фоне серебристых волн океана, брызгают друг в друга водой и смеются. От этого нельзя отказываться.
— Да я не нервничаю, — говорю я тете. — Честно. Скорее бы уже.
Всего каких-то семь дней.
24
Что есть красота? Красота всего лишь трюк, иллюзия, воздействие частиц и электронов на твои глаза, они как старшеклассники, возбужденно ожидающие перемены. Позволишь ли ты обмануть себя?
Эллен Дорпшир. Новая философия. Глава «Красота и обман»
Когда я прихожу к стадиону, Хана уже там, она стоит, прислонившись к сетке ограждения, подставила лицо солнцу и закрыла глаза. Волосы у нее распущены и при солнечном свете кажутся почти белыми. Я останавливаюсь в пятнадцати футах, мне хочется, чтобы эта картинка навсегда запечатлелась в моей памяти.
Хана открывает глаза и видит меня.
— Мы еще не стартовали, — Хана отталкивается от ограды и демонстративно смотрит на часы, — а ты уже вторая.