Шрифт
Фон
«Солдаты, сержанты, офицеры и генералы! Сегодня в пять часов утра мы начинаем своё великое последнее наступление. Германия – перед нами! Ещё удар – и враг падёт, и бессмертная Победа увенчает наши дивизии!..»
Что со мною?
Бал Истории! Ожившие страницы!
Маршалов алмазных вереница…
Чья-то мысль, орлом нависшая над картой…
Бар-р-рабаны!!! Выклик Бонапарта:
«Это – солнце Аустерлица!»
Глава девятая. Прусские ночи
Потоптали храбрые поганых…
По полю рассыпавшись, что стрелы,
Красных дев помчали половецких.
Расступись, земля чужая!
Растворяй свои ворота!
Это наша удалая
Едет русская пехота!
Холмик, падь, мосток и холмик –
«Стой! Сходи! По карте – тут».
Будет злая ведьма помнить
В небе зимнем наш салют!
Столько лет всё ближе, ближе
Подбирались, шли, ползли, –
«Бат-тарея! Слу-шай! Трижды
В небо прусское пали!!»
Шестьдесят их в ветрожоге{121}
Смуглых, зло-весёлых лиц.
«По машинам!.. По дороге!
На Европу! на-вались!!»
Враг – ни запахом, ни слухом.
Распушили пухом-духом!
Эх, закатим далеко!..
Только что-то нам дико
И на сердце не легко?
Странно глянуть сыздаля,
А вблизи – того дивней:
Непонятная земля,
Всё не так, как у людей,
Не как в Польше, не как дома:
Крыши кроют – не соломой…
А сараи – как хоромы!
Как обрезало по мете –
Вьётся путь по незнакомой,
По незнаемой планете…
Не по нашей русской мерке
Отработаны, шалишь,
Крутоскатных, островерхих
Колпаки высоких крыш.
А и нам бы так годится,
Зря ругнули сгоряча –
Черепица, черепица,
Башни, теремы да шпицы,
Да дома из кирпича.
Эт’ и нам бы не плачевно,
Эт’ и нам бы по душе:
Что саша – через деревню,
Что деревня – на саше{122}.
Тёмным клубом из-за леса
Низко тучи наплывают,
Зимних сумерок завеса
Мглою к сердцу подступает.
Ночь долга, а день недолог.
Что дрожит там в гуще ёлок?
Нет ли немцев? Что-то чудно,
Что-то слишком уж безлюдно.
Там вон, в хвое… вроде – двое?..
Чтоб душа была в покое –
Зажигай дома, братва!
Эх, займётся живо-мило! –
Да не снизу! под стропила!
Под стропила, голова!!
Пусто ль ехать нам, ребятки,
Немцу память не оставив? –
Без команды, в безпорядке,
Там и сям, гляди – десятки
Дымно-красных мутных зарев.
Ну ж и крепко! ну ж и ловко
Отомщаем мы врагу!
Всё в огне! Ищи ночёвку!
Видно, спать нам на снегу…
Ладно, нам выходит туго,
Ну и ехали ж не зря! –
Расцветает над округой
Небывалая заря!
И несётся наша лава
С гиком, свистом, блеском фар –
Кляйн Козлау, Гросс Козлау{123} –
Что деревня – то пожар!
Всё в огне!! Мычат коровы,
Заперты в горящих хлевах, –
Эх, милаши,
Вы не наши!
Нам самим бы по здорову…
И направо, и налево
Вьются, рвутся, пляшут змеи!
С двух сторон взвилось столбами,
С двух сторон сплелось над нами –
Пылью огненной, звездами,
Искрой, блёсткой, головнями
Так и сыпет нам на шею.
Ветер огненный по школе
В книгах рыскает, голодный.
Самодельно крыты толем
Шесть машин моих походных…
Нам самим бы не сгореть тут!
На подножку! Смех и грех.
И кричу в румяном свете:
«По махальщику – наверх!»
Взобрались. Полой шинели
Машут, пашут, отметают.
Ну, спасибо, пролетели!
Ухо-парни, службу знают.
Площадь. Сгрудились машины.
Жили, дьяволы, богато!
Вот когда вы, именины
Неизвестного солдата!
Шнапс хлобыщут из бутылки,
Тащат смокинги в посылки –
Что ты будешь с солдатнёй!..
Кто-то скачет на кобылке,
Крестит небо головнёй.
Разбрелись, пируют, шарят…
В лица пышет, в лица жарит.
В золотом огне сгорев,
Крыша рухается в хлев.
Из-под новых тёмных кровель
Валом валит чёрный дым –
Завоёванного кровью
Никому не отдадим!
Кто-то, руки в растопырку,
Загонявшись, ловит кур –
И над всем возносит кирка
Свой готический ажур.
Д’ ну ж и жарко! Д’ ну ж и ярко!
Как при солнце, словно днём.
Как бы кирку нам под арку,
Вон под верхнее оконце,
Подцепить бы язычком?
Пир и власть! Ликует хаос!
Ничего душе не жаль!
Кто-то выбил дверь в Gasthaus
И оттуда прёт рояль.
В дверь не лезет. И с восторгом
Бьёт лопатой по струнам:
«Ах ты, утварь! Значит, нам
Не достанешься, бойцам? –
Не оставлю военторгу,
Интендантам и штабам!»
Кто-то бродит беззаботно –
Знатно хряпнул, развезло, –
И со звоном, палкой, в отмашь
Бьёт оконное стекло:
«Где прошёл я – там не буду!
Бей хрусталь, дроби посуду!
Вспоминайте молодца!
Добро ль, худо ль, янки-дудль!
Лам-ца-дрица! лам-ца-ца!»
Рвёт и рвёт, как склад патронов,
Черепицу сгоряча.
Вдоль деревни запалённой,
Красным светом озарённый,
Сыпет Ванька ублажённый
И – в гармонику сплеча:
«Ра-азменяйте мне сорок миллионов
И купите билет до Сергача!..»
Знай – лады перебирает!
И коровы умирают,
Обезумевши мыча.
«Заплатил братан мой смертью,
Заплатить бы мог и я…»
«По машинам! Что вы, черти?!
Впереди – добра, друзья!»
И – к пожару от пожара,
Снег под скатами буря,
И выхватывают фары,
Мёртвым светом серебря,
Нескончаемую просадь
Буков, липок и дубков,
Гильзы, ящики набросом
И обломки передков.
Снова зарево растёт.
Локоть – мостик – поворот{124} –
Всё в огне! Но чудеса:
Заводские корпуса
Пощадили небеса
И столпившийся народ
У распахнутых ворот.
Мне стучит в стекло кабины
Старшина неутомимый:
«Разрешите выслать взвод
На разведку в спиртзавод?
Десять новеньких канистров
У меня, вишь, завалялись…»
«Но ни капли в рот! И быстро!»
«Для науки! на анализ!»
«Знаешь, там этил, метил…»
Но уже он соскочил.
Взявши в руки большемерный
С долгим череном черпак,
Ловко взлазит на цистерну
Старый бес, седой казак.
Помахал толпе папахой,
Окрестился вольным взмахом:
«Помолитесь, христиане!
Умираю ради вас!» –
Зачерпнул – понюхал – глянул –
Опрокинул словно квас.
Крякнул, вытер сивый ус.
«Ух, чертяка,
И спиртяка!..
Навалитесь, добры люди!
Хоть за вкус
Не берусь, –
Горяченько будет!»
Не дослушав, повалили, –
Ай, спасибо казаку!
Комиссары – разрешили!
Трибуналы – в отпуску!!
Снова катим, снова катим
По пылающей стране,
И мотив из Сарасате
Так и вьётся в уши мне –
Неотстанный, непоборный
Зов лукавый, не военный:
«Этот веер чёрный!
Веер драгоценный!»{125}
Величаво и зловеще
Труд пылает вековой.
Пламя плещет, пламя хлещет
У меня над головой.
То багрово, жирно, жадно
Языком махнёт в окно,
То над башенкой оно
Располощется нарядно,
Златоструйно, многоскладно,
Огневое полотно.
И опять он, и опять он
Из-за чёрно-красных пятен
Зол, торжественен, понятен,
Соблазнительно игрив
Тот же дьявольский мотив,
Тем же крадущимся скерцо
Всё сильнее, всё сильнее –
«Ну какое сердце
Устоять сумеет?..»
Что ж, гори, дыми, пылай,
Трудолюбный, гордый край!
Средь неистовства толпы
Мести в сердце не ношу:
Не сожгу в тебе щепы
И дворца не погашу.
Я пройду, тебя не тронув,
Как Пилат, омыв персты:
Меж тобой и мной – Самсонов{126},
Меж тобой и мной – кресты
Русских косточек белеют…
Чувства странные владеют
В эту ночь моей душой:
Ты давно мне не чужой.
Нас с тобой сплело издавна
Своевольно, своенравно.
Шли в Берлин прямой чертой –
Я с надеждой, с беспокойством
Озирался – не свернуть бы…
Я предчувствовал, Ostpreussen,
Что скрестятся наши судьбы!
Там, у нас, погребено
Пылью лет, архивов тайной
То, что вами взнесено
Спесью башен в Хохенштайне{127},
Что забыть мне не дано,
Знать и помнить велено:
Как Четырнадцатым годом
Вот по этим же проходам –
Межозёрным дефиле,
Вот по этой же земле,
В шесть солдатских переходов
От снабженья, от тылов,
За Париж, за чудо Марны
Гнали слепо и бездарно
Сгусток русских корпусов;
Без разведки и без хлеба
Гнали в ноги Людендорфу,
А потом под синим небом
Их топили в чёрном торфе.
Шедший выручить, от смыка
Был отозван Нечволодов{128}…
– Затая в себе до крика
Стыд и боль того похода,
В храмном сумраке читален,
Не делясь, юнец, ни с кем,
Я склонялся над листами
Пожелтевших карт и схем.
И кружочки, точки, стрелки
Оживали предо мной
То болотной перестрелкой,
То сумятицей ночной.
Жажда. Голод. Август. Зной.
Дико вскинутые морды
Рвущих упряжь лошадей –
И не части – орды, орды
Обезумевших людей…
А теперь несётся лава
С гиком, свистом, блеском фар:
Виндткен, Ваплиц и Орлау, –
Что деревня – то пожар!
Треплют, роют и ворошат,
Самоходки стены крошат.
В прорву проволок и надолб,
Поверх сровненных траншей
Валит русская громада
Жерл, моторов и людей!
Только-только осветило
Лес и поле серым светом, –
Небо всуплошь кроют «илы»
К немцу с утренним приветом,
Гулом радостным победы
Полнят душу, дразнят слух…
Пушки-гаубицы едут
Ста-пятидесяти-двух.
Чтоб поспеть, не спя ночами,
Тракторами-тягачами
Тарахтят без остановки –
Сколько весишь, там не спросят;
Лихо, вихрем, левой бровкой
«Студебеккеры» проносят
Лёгкой стайкой трёхдюймовки:
«Эй, труба! Конец держи!»
На три четверти«доджи»
Прут и прут сорокапятки –
Те, что с горечью ребятки
«Прощай, родина!» зовут.
Вперебой им, там и тут,
Шатко, валко, вперепрыжку
По раскатанной земле –
Миномёты-коротышки
За задками «шевроле».
А для самой модной драки,
Кто не видел – посмотри, –
Тянут янки-автотраки
Пушки русских «БС-три»{129} –
Друг за дружкой, друг за дружкой
Катят новенькие пушки –
Долгоствольны, дальнобойны,
Нет таких ещё нигде,
До прорыва бьют спокойно
С огневых, как АДД.
Чуть прорыв – туда их ветром,
На наводочку прямую, –
«Тиграм» на два километра
Прошибают лобовую.
Поздний плод большой науки,
Прут «И-эСы», танки-щуки.
Снявши с рельс своих полотна,
Чередой, впритирку, плотно,
Не идут – плывут заботно
С полным грузом спелых мин
Три восьмёрки катерин.
Год назад оравы пешей
Чтотянулось вдоль шоссе! –
Умудрил теперь их леший –
На машинах вся и все!
Обнаглевшая пехота
Переделалась на мото:
Пулемёты и пожитки,
Бронебойки и зенитки,
Связь и хим-, дери их прах, –
Всё уселось в кузовах!
Нет пути! Дорогу ширя,
Целиной гремит в обгон
Танков «Т-тридцать четыре»
Безшабашный эшелон –
Снег и землю с лязгом роет.
Мчат казаки конным строем,
С красным ленточьем лампасов,
Остро вскинув плечи в бурках, –
С каждым часом, с каждым часом
К Найденбургу! к Найденбургу!{130}
В Найденбурге рвёт огонь
Добрый камень старой кладки.
Город брошен в безпорядке,
Взят в наживной лихорадке
И, за немцами вдогон,
Тут же брошен, снова взят
Новой лавою солдат.
Ни гражданских, ни военных
Немцев нет, но в тёплых стенах
Нам оставлен весь уют,
И, сквозь дым, сквозь чад, сквозь копоть,
Победители Европы,
Всюду русские снуют;
В кузова себе суют:
Пылесосы, свечи, вина,
Юбки, тряпки и картины,
Брошки, пряжки, бляшки, блузки,
Пишмашинки не на русском,
Сыр и круги колбасы,
Мелочь утвари домашней,
Рюмки, вилки, туфли, мебель,
Гобелены и весы, –
А на ратуше, на башне,
Прорываясь в дымном небе,
Уцелевшие часы
Так же честно мерят время
Между этими и теми,
Меж уходом и приходом,
Тем же ровным-ровным ходом,
Лишь дрожат едва-едва
Древних стрелок кружева{131}.
Стройной готики обвалы
В дымной гари – как завалы,
Узких улиц поперёк.
Пробки, сплотки и заторы,
Тем не к спеху, этим скоро –
По ступенькам, на порог
Прут российские шофёры,
Перекосом, залихватски,
Набекрень, – пройдём везде! –
Мы привычны к азиатской
Тряске, ломке и езде!
Угол улиц. Кем-то встарь
Втащен, брошен здесь дикарь –
В сто пудов валун скалистый.
Из него, сечён резцом,
Выступает хмурый Бисмарк
С твердокаменным лицом.
А под Бисмарком стоит
Чудо-юдо рыба-кит –
Сколько едем, вширь и вдоль,
Ну, такого не видали:
Вынес русским хлеб да соль –
Гля! – немецкий пролетарий!
Да с салфеткой, да на блюдо…
– Что ты вылез? – Ты откуда?
– Пекарь, что ли? – Ладно, ехай!
– Он живой? – А ну, пошпрехай!
Может, кукла?
На вопросы
Распрямляется в ответ:
– «Их бин коммунист, геноссен!
Я вас ждаль двенадцать лет!»
Лейтенант затылок чешет:
Может, враг, а может, свой,
Может, правда, может, брешет,
Трать на них, собак, конвой…
«Отведите в полковой!»
Фронт волною, фронт волною…
Дома в два зайти конвою,
Шкаф прошарить и столы –
И у этой же скалы
Из седла не обернётся,
Карту смотрит капитан.
А у немца сердце бьётся:
«Хёхсте фрёйде! Роте фаан’…
КПД унд ВКП…»{132}
Перевёл ремень бинокля, –
«Где ты взялся, будь ты проклят?
Отвести на дивКП!»
«Ну, пошёл! С тобой тут, с фрицем!»
…Фронт катится, фронт катится…
Тот же Бисмарк, тот же угол,
Но в сомненьи и в испуге
Угасает немца взор.
«Вен их мёхте майне лебен,
Майне крэфте… их… зоэбен…»
«Гад. Шпион. Завёл молебен»,
Пишет в «виллисе» майор:
«СМЕРШ. С приветом. Соловьёву.
Шлю какого-то чумного.
Разберись там, оперчек,
Что за чёрт за человек».
Морщит лоб суровый Бисмарк.
Ветром дым относит быстро.
Канцлер глыбу, как ковчег,
Словно взяв её навздым,
Высоко несёт сквозь дым.
И отводят коммунара
От подножья валуна.
Он кричит мне с тротуара:
«Гнэдиг’ хэрр! Моя жена…
Геринг-штрассе цвай-унд-цванциг…
Диз’ унвюрдиг’ комёди…{133}
Я вернусь…»
Вернёшься, жди!..
Иностранцы, иностранцы!
Ой, по нам, младенцы вы.
Ой, не снесть вам головы!..
Цвай-унд-цванциг, Геринг-штрассе.
Дом не жжён, но трёпан, граблен.
Чей-то стон, стеной ослаблен –
Мать – не на смерть. На матрасе –
Рота? взвод ли побывал? –
Дочь-девчёнка наповал.
Сведено к словам простым:
Не забудем! Не простим!
«Кровь за кровь и зуб за зуб».
Девку – в бабу, бабу – в труп.
Окровлён и мутен взгляд.
Просит: «Тёте мих, зольдат!»
Уж – темна. Не видно ей:
Я – из них же, я-то – чей?
Нет для вас больниц, врачей.
Сплав стекла в местах аптек.
День сереет. Тает снег…
Жил да был партай-геноссе,
Не последний и не первый,
Легший гатью под колёса,
Под колёса Коминтерна.
Красный ход державный, славься,
Мне сейчас бы трахнуть шнапса.
А ещё повеселее –
Закатиться по трофеи.
На ловца и зверь бежит:
Мимо почты путь лежит.
Этот корпус трёхэтажный
Через час огонь охватит,
А запас, запас бумажный! –
Век пиши и на век хватит.
Хоть пригладь её щекою,
Хоть сожмурься, так бела, –
Я б с бумагою такою
Не поднялся б от стола.
Придирись, – чего здесь нету,
Канцелярская душа! –
Всякой жёсткости и цвета
Триста три карандаша –
Не щепятся, не занозны,
Древесина их мягка,
Без усилий, грациозно
Нажимает их рука.
Кох-и-Нор, почтенный Фабер –
Век Европе послужил{134}.
– Ну, а если бы теперь я
Понемножечку хотя бы –
Эти ручки, эти перья,
Эту радугу чернил
В пузырьках с притёртой пробкой,
Эти скрепки, сколки, кнопки,
Папки, книжечки, коробки –
Да в машину погрузил? –
Покраснею ль от стыда?
Как я жил? Бумаги гладкой
В ученической тетрадке
Я не видел никогда:
Перья рвут её, скребут,
В грязь до дыр резинки трут,
Словно лимфа крокодила,
Водянистые чернила –
И они на ней плывут!
Грифель – глина; чинишь, чинишь –
Вдруг насквозь весь грифель вынешь,
Купишь мягкий, «В», зараза, –
Режь им стёкла, как алмазом!{135}
И мертвеет вдохновенье,
Мысль роняешь камнем ко дну, –
Как же мне без восхищенья
В этот зал войти сегодня?
Как искатель кладов рыщет,
Обезумев, по пещерам,
Так хожу здесь алчный, нищий,
Лишь одетый офицером.
Уж теперь, когда пришёл к ним,
Только пальцами прищёлкну –
То – забрать, и это – тоже!
Перед кем краснеть я должен?
Я б указчика такого,
Да послал пожить в Союзе!..
«Старшина! Вот это всё вот
Пусть ребята грузят в кузов».
А пока тащат и валят,
Узкой улкой, нам в обгон,
В дымке смеси, в лязге стали
Мчится танков эшелон.
А пока мотор заводят,
Левым боком нас обходят,
Чтоб поспеть подальше к ночи,
Всё, что взято, приторочив,
Бросив всё, что не с руки,
Удоволены победой
И гулянкой, и обедом,
Ухмыляясь, казаки.
В нашей жизни безпокойной –
Нынче жив, гляди – убит,
Мил мне, братцы, ваш разбойный
Не к добру весёлый вид.
Выбирали мы не сами,
Не по воле этот путь,
Но теперь за поясами
Есть чем по небу пальнуть.
Так не зря же, так не жаль же,
Худо-бедно наверстаем!
Скачем дальше! Катим дальше!
В Алленштайн! В Алленштайн!{136}
Алленштайн только взят,
Взят внезапно час назад
Конно-танковым ударом,
Ни сплошным ещё пожаром,
Ни разгулом не объят.
Домы полны. Немцы в страхе,
Запершись в ночном тепле,
Стука ждут в тревожной мгле.
Ночь – горит. Горящий сахар –
Фиолетовое пламя! –
Растекает по земле.
Дрожь огней. Лиловый трепет.
Льёт из склада меж домами
Чай шальной, что нами не пит.
Если в валеных сапожках,
Обходи кругом, Митрошка,
Обходи шагов за сто!
Несмотря, что снег растоплен,
Два узбека в луже с воплем
За вечернее манто
Ухватились, уцепились,
Не уступят ни за что.
Синей шерстью, синим мехом
Отливает. На потеху
Третий, русский, закричал им:
«Погоди! Обоим дам!»
Подскочил к ним – и кинжалом
Перерезал пополам.
В кой бы дом искать добычи?
Где богаче? Где верней?
Ванька в дверь прикладом тычет,
Глядь, а Дунька из дверей.
Что по туфлям, по зачёсу,
Джемпер, юбочка, – ну, немка!
Тем лишь только, что курноса,
Распознаешь своеземку.
Руки в боки, без испуга
Прислонилась к косяку.
«Кто ты есть?» – «А я – прислуга».
«Будет врать-то земляку!
Ни подола, чтоб захлюстан,
Ни сосновых башмаков, –
Пропусти!» – «Да кто ж тя пустит? –
Пьяный, грязный, тьфу каков!..»
К парню – новые солдаты,
Девка речь ведёт иначе:
«Погодите-ка, ребяты,
Покажу вам дом богаче,
Немок-целок полон дом!»
«Чай, далёко?..» – «За углом!
Потружусь уж, покажу,
Как землячка, послужу».
Дверь захлопнув за собою,
Налегке, перед толпою,
Убегает, их маня
В свете синего огня.
За углом исчезли круто,
Стуки, звоны и возня,
И ещё через минуту
Где-то тут же, из-за стенки,
Крик девичий слышен только:
«Я не немка! Я не немка!
Я же полька, Я же полька…»
Шебаршат единоверцы,
Кто что схватит, где поспеет.
«Ну, какое сердце
Устоять сумеет?!»
Алленштайновский вокзал{137}
Только-только принимал
Пассажиров, кто бежал
Вглубь, в Германию, на запад,
И о том, что он внезапно
В руки русские попал, –
Там, восточнее, не знают,
Отправляют, отправляют
Мирных жителей сюда,
Женщин, девушек-беглянок,
Малых, старых поезда.
А соседний полустанок –
Расхлестнувшийся, туда
Не дошёл передний край, –
Отправляя эшелоны,
В чёрном лаке телефона
Слышит мерно: «Strecke frei».
«Strecke frei!» – весь бой, весь вечер,
Ночь до утра шлёт им, шлёт им
Алленштайновский диспетчер –
Не чужой, нерусский, – свой! –
Немец в бледных каплях пота,
Затаённый, восковой, –
Ходит роботом. Пред ним,
Выпыхая трубкой дым,
За столом – майор огромный
Службы общевойсковой –
Обожжённый, смуглый, тёмный,
С пышной чёрной бородой,
Саблю на стол,
Ноги на стул,
В голевом тулупе белом.
Спирт, сопя, из фляжки хлещет.
Выпьет – взглянет осовело.
Перетянут, перекрещен,
Грозен, зол, не жди добра, –
На боку враспах зловеще
Пистолета кобура.
У майора ординарец
Расторопен образцово:
Опростав походный ларец
На пол зала изразцовый,
Мебель шашкой нащепя,
Оглянулся вкруг себя –
И костёр повеселу
Вот уж брызжет на полу.
Котелки и сковородки –
Всё шипит в порядке чётком,
И домашние консервы
Оживают в кипятке{138},
И вторая вслед за первой
Тонет курка в чугунке.
Парень весел, хлопец вражий,
Напевает, стопку в раже
Опрокинет на лету, –
И порхают хлопья сажи
В электрическом свету.
Доглядясь сквозь дым махорки,
Вижу я – майор не спит:
Мутен, пьян, устал, но зорко
За диспетчером следит.
А диспетчер, горбясь зябло,
Опершись о стол ослабло,
Путь и поезд пишет в книгах,
В перезвонах, перемигах
Ламп, сигналов и звонков,
Как привычно, механично
Аккуратен и толков,
Эшелоны принимая,
Одноземцев отправляя
В жизнь иную, в ад и в рай,
Мерной фразой: «Strecke frei».
В час четырежды по зданью
Отдаётся содроганьем
Тяжесть мощных паровозов,
Поездов катящих дрожь…
А майор совсем не грозен,
Разглядеться – он похож
На дворнягу – добродушен,
В лохмах чёрных. Заломя,
Насторожил шапки уши,
И одно торчит торчмя.
Душ распахнутый простор! –
Фронт! – как будто с давних пор
Мы знакомы – руку, руку,
Ты куда? откуда?
– Я?
Я – звукач, ловлю по звуку,
Да не слышно ни…
– Штаба Фронта, из Седьмого –
Разложенье войск противных{139}.
– А! Про вас историй дивных
Я наслышан.
– Сам с какого?
Где бывал?
– Под Руссой.
– Ловать?
Был?
– И ты?
– Ну да!
– И мы
С первых месяцев зимы.
– Генка, кружки! Выпить повод!
Это ж редкостный земляк.
А Осташков?
– Бор?.. Марёво?
Церковь, горка и овраг?..
– Лупачиха…
– Озерище…
– Где потом?
– Орёл.
– Дружище!
Становой Колодезь?
– Ляды…
Мы же были…
– Мы же рядом!..
– Лютый Корень…
– Русский Брод…
– Зуша…
– Чаполоть… Заплот…
– Мост и ров?..
– Да ты присядь!
Генка, скоро там пожрать?
Левин.
– Нержин.
– Яков. Лей.
А тебя?
– Меня – Сергей.
Я – запас.
– И я – запас.
Где уж кадрам, entre nous,
Без запасников, без нас,
Эту б выиграть войну!
– Кем был до?
(В косматой шкуре,
В гуле гибнущей земли:)
– Я доцент литературы
Из московского ИФЛИ{140}.
– Из МИФЛИ?!.
(Без шапки…)
Ба!
Я вас видел там! Судьба…
Только эта борода
Не росла у вас тогда.
– С сорок первого. С обетом
Не сбривать до дня Победы.
На лице не помню шрама.
– Ильмень-озеро, раненье.
В ярком верхнем освещеньи
Узнаю, каков был там он:
…«Век великий Просвещенья!
Век Вольтера, век Бентама!..»{141}
Мудрецов по стенам лики,
У студенток трепет век.
«…Восемнадцатый Великий
Человеком гордый век!..»
Помню, помню, свеж, разглажен,
Остроумен, оживлён,
Вёрток, прост, непринуждён,
В смелых выводах отважен,
Красноречием палим,
За звонок читал – и даже
Коридором шли за ним.
А теперь отяжелели,
Разжирели я и он,
Еле-еле, еле-еле
Набираем мы разгон.
И взахлёб, безперебойно,
Торопливо, безпокойно,
Пьём ли, курим ли, едим –
Говорим и говорим.
Книгам клич! Сейчас он – царь их!
Реет мысль в его словах,
Жизнь живая блещет в карих
Протрезвившихся глазах.
Трижды клятые вопросы –
Русь, монголы и Европа,
Расстегнулся, шапку сбросил,
Чуток, тонок, мягок, тёпел…
Будто грудь его дыханьем
Разорвала тесный обруч,
Говорит он о Германьи,
Понимающий и добрый…
Но разведенные плечи
Высоко несут погоны…
И лунатиком диспетчер
Принимает эшелоны.
И – казаки по вагонам.
Звон от сабель. Стук прикладов.
«Вы-ходи!» – И по перрону
В шубках, в шляпках, в ботах, стадом –
«Без вещей, как есть!..» – безсильных,
Перепуганных цивильных,
Всех пешком на пункты сбора,
Снегом розовым сквозь город,
Отбивая по пути,
С кем вольно им провести
В подворотне, там ли, тут,
Вгоряче пяток минут.
Генерал из интендантов
С ординарцем, с адьютантом
Ходит с палочкой, хромой.
Остриём её как щупом
Чуть брезгливо между трупов
Отбирает, что – домой.
И едва укажет стэком
Шарфик, перстень, туфли, ткань ли –
Взято вподхвать чела’эком,
Утонуло в чемодане.
Чемоданов с ними три,
Всё поместится внутри{142}.
Буйной ярмарки товары
По платформам, по путям –
С пылу, с жару, шаром-даром
Разбирай ко всем чертям!
Две корзины венских булок,
Узел дамского, грехи,
Сигареты из Стамбула
И французские духи.
Ну, беда, куда всё денешь!
Шелкова белья наденешь
Восемь пар – шинелка туго!
Солдатня столпилась кругом
У покинутой коляски –
Голубой да кружевной:
Вот младенец – он ведь немец?
Подрастёт – наденет каску…
Есть приказ Верховной Ставки!
Придушить его теперь?..
Кровь за кровь!.. «По пьяной лавке
Говоришь или стрезва?
Сам ты Ирод, поп твой зверь!»
«Дед, не я ведь… Дед, Москва!..»
«По машинам!» Снова в путь.
Ни вздремнуть, ни отдохнуть.
Как в цветном калейдоскопе
Катим, катим по Европе,
От безсонницы, от хмеля
Окрылились, осмелели,
Всё смешалось, всё двоится,
Перекрестки, стрелки, лица,
Встречи, взрывы, мины, раны,
Страхи, радость, зло, добро, –
Прусских ночек свет багряный,
Прусских полдней серебро.
То – шоссе, то вперекрест
Две слеги – и все в объезд –
Путь меняет рок железный,
Проплывает как во сне:
Где-то в тихой, непроездной
Заснежённой стороне
Чей-то дом уединённый,
Лес нетронутый за ним,
Чья-то шумная колонна
На печной свернула дым.
Чуть моторы заглуша,
Греться спешились, спеша.
Вкруг спины колотят зябло.
В дом! Хохочут: «Матка, яйки!»{143}
И подносит им хозяйка
Наливных сквозистых яблок.
Расхватали, походили,
Меж зубов морозный похруст.
Дай хозяйку застрелили,
Ворс ковра обрызгав во-кровь,
Муж в кро
Шрифт
Фон
Скачать книгу
Если нет возможности читать онлайн, скачайте книгу файлом для электронной книжки и читайте офлайн.
fb2.zip
txt
txt.zip
rtf.zip
a4.pdf
a6.pdf
mobi.prc
epub
ios.epub
fb3