И я думал о том, что я был бы бесконечно счастлив, и считал бы все мечты сбывшимися чудесным образом, если б мои стихи оказывали на тех людей в тех обстоятельствах те же действия. Стихи пришли к людям, конечно, не там, а гораздо раньше. Стихи были давно сложены, сохранены и к их помощи обратились, доказывая этим их удивительную животворящую силу. Вот это и есть то самое чудотворство, о котором написано в «Августе».
Я не могу, не умею писать письма, они затягиваются бесконечно.
Крепко целую,
В.
1956
Переписка с Волковым-Ланнитом Л.Ф
Л.Ф. Волков-Ланнит — В. Т. Шаламову
9/III-56
Дорогой снабженец!
После ухода стало грустно. До чего жалки слова, когда их бросают впопыхах, из-за взаимного уважения к разлуке…
Хочу договорить, собравшись с мыслями.
Итак, обоим был досуг убедиться, что никакой компромисс, не служит панацеей. Как же в таком случае достойно действовать остающуюся долю жизни?
Нас подстерегает общая опасность — потеря целеустремленности. Очень уже соблазнительны текущие радости бесконвойного существования — они отвлекают и отдаляют исполнение личного генерального плана.
Из всего доступного самое святое — творчество. (Если только предусматривать в нем полную свободу мышления.) Однако стоило ли так страдать, чтобы в результате обрести славу автора, имя которого — легион?
Разве тебя первого судьба не обязывает завершить подвиг более героический, чем изготовление рассказов и вынашивание трактатам ворах? Не обкрадываешь ли этим свою неспокойную совесть?
Кто же тогда лучше тебя расскажет о самой беспрецедентной трагедии века — о Голгофе миллионов? (Или эту честь уступишь разным Заславским?)
Нет, не смеешь ты хоронить вместе с собой ничего из того, что оглупленное человечество до сих пор не знает по-настоящему. Но знать должно.
Память — первая предательница. Посему торопись записать накопленное сердцем и глазами. Доверься бумаге без надежды на гонорар — это единственный способ написать блестяще и честно.
Время работает на уцелевших, и оно станет твоим навсегда благодарным читателем.
Не менее благодарный собеседник.
P.S. Отвечай!
В.Т. Шаламов — Волкову-Ланниту Л.Ф
Туркмен, 13 апреля 1956 г.
Дорогой, хороший мой Леонид.
Если бы я был помоложе — я бы обиделся на твое письмо. Но в наши годы, видимо, с вопросом «что» идет рядом «почему» и тогда прощаешь торопливость и горячность суждений друга. Впрочем, благодаря мотивировке на поспешность, мне ясно, а экспансивность, безусловно, привлекательна. Но все-таки, как можно давать советы, не зная, чем я занимаюсь? Я привезу кое-что, и тогда мы потолкуем (в один из первомайских дней, по всей вероятности, если раньше — позвоню). Придется, к сожалению, начать со стихов, ибо «трактат», подвергнут тобой ироническому сомнению. Трактат же — одна из глав главной работы.
Дело, дорогой Леонид, в том, что именно ворам, так называемым «друзьям народа», было доверено, именно доверено, физическое уничтожение «врагов» (в некоторой части). Им было поручено это кровавое дело, и они его охотно выполняли при полном попустительстве и одобрении начальства. К тому же без них нельзя понять лагерь. То растление души человека, которое суть главное в лагере «в отличие от тюрьмы». В чем отличие лагеря от тюрьмы, я тебе растолкую. Они различны в самой сути. Так что заранее пренебрежительно относиться к таким трактатам нельзя. Я ничего не хочу забывать и именно в этом вижу и свою судьбу! После стихов (которые, конечно, не бог весть какие, но все-таки это — стихи!), т. е. «накопленное сердцем», по твоему выражению, я познакомлю с рассказами, которые даже и не рассказы, а я сам не знаю что. А потом, если захочешь, их обсудим, «реализацию» всего этого дела (отнюдь не в гонорарном плане). У меня есть кое-какие соображения и желания по этому поводу. За то самое важное в человеке, что тебе диктовало это письмо, — спасибо. Я хотел бы только одного — дожить жизнь не главное, о чем надо думать. В 50 лет необходимо думать только об одном, как бы поменьше кривить душой. Это основное. И я бесконечно рад, что «желание достойно действовать в оставшуюся долю жизни», формулировка твоя ясна.
Пиши скорее и больше. Я так боюсь терять из своей жизни людей.
Л.Ф. Волков-Ланнит — В.Т. Шаламову
18-IV-56
Неистовый Варлам!
Хоть и оговариваешься, что не обиделся, но обида сквозит. Еще бы бородку клинышком и сойдешь за Дон-Кихота.
Все верно (о ворах, растленных душах и пр.) и не подлежи сомнению, но все не о том…
Запиши себе! — вырвалась мольба, как резонанс после первой встречи. Человек ценен теперь лишь своей биографией. И она — лучшая из тем, ибо дает возможность писать о том, что волнует всех без исключения — писать о том, что до сих пор стыдливо умалчивается.
Ты не Байрон, но ты Шаламов. Ты должен догадываться, что Маяковского читают пока за счет не снятой жизнью темы (бюрократизм, например). А вообще читают лишь басни и эпиграммы. Я тоже кропал стишки. То была проверка интеллекта. К ней прибегают, когда сидят с отрезанными пуговицами и ждут приговора.
Допускаю и верю, что пишешь квалифицированные вещи (с удовольствием прочту).
Но зачем? Будет ли после их опубликования легче сотням тысяч твоих единомышленников?
Только этот вопрос я и посмел поставить перед тобой.
Я боюсь, что ты отказался от своего прошлого, признав его ребяческой игрой в политику, и предпочел остепениться, переключившись целиком на литературу.
Чтобы переписка не обратилась в словоблудие, надо встретиться где-то на рыбной ловле, если не в торфяном болоте.
Рыбы немы — это их большое преимущество перед людьми.
Леонид.
1956
Переписка с Яроцким А.С
2/V-56 г.
Дорогой Варлам Тихонович!
Прочел с радостью твое сердечное и теплое письмо и очень рад, что ты меня не забываешь.
Я пишу на «ты» потому, что считаю тебя близким по духу человеком, рад что ты жив и дожил до хороших времен, когда наша страна начинает духовно обновляться и подул свежий ветер, который долетел и до особого района деятельности «Дальстроя».
Из наших общих знакомых реабилитированы: Заводник Я.Е. (он работает в Москве начальником государственной хлебной инспекции), Рыжов, Исаев, Топорков, Лоскутов и многие другие.
До меня очередь пока не доходит, но я особенно не спешу, т. к. в партии мне востанавливания не нужно, ибо я в ней не состоял, а реабилитация в мое юридическое состояние ничего нового не вносит.
Напиши, как твои дела в этом плане!
На Колыме осталось жить 2 года, потом получу пенсию и уеду в какой-нибудь тихий угол, где смогу встретиться с тобой.
Нам нужно не терять связи, нужно подобрать 3–4 человека и написать коллективные воспоминания с посмертным опубликованием или без оного, но труд сей нужно совершить: «да ведают потомки православные».
Ну об этом еще рано, ты помнишь последнюю фразу гр. А.К. Толстого в его «Истории России от Гостомысла до наших дней», вспомни!
Не узнал бы ты сейчас Колымы, нет больше «особого» колорита, лагерей почти нет, офицеров демобилизовали, вчерашние хозяева жизни работают на мелких хозработах, горное дело сильно свертывается, зато много уделяется внимания с/х и строительству Магадана, в городе новые автобусы, такси, хорошие рестораны и пр. блага культуры.
Одна амнистия следует за другой, много отпустили «власовцев», сейчас отпускают почти всех бендеровцев, ссылку ликвидировали, выслали очень много народа, но много и приезжает.