- Нет. И некогда было - я военный. Десять лет на службе республики, - Александр понимал, что все еще небезразличен Миле; конечно, не так как тогда, но все же оставалась какая-то нежность и привязанность к нему. К нему ли? Или же к тем годам? Один только Бог знает женское сердце. Именно поэтому Свечкин и не гнал ее, жалея. Он видел раскаяние и душевную боль, с которой задавались вопросы.
- Надолго в России?
- Не знаю. Думал, вернусь навсегда, а теперь теряюсь в решениях. А ты сама как? Что в жизни поменялось?
- Да как все живу. Дом, семья, двое мальчишек. Я домохозяйка, муж добытчик.
- Первый брак? - Александр технично избежал упоминания о своем бывшем друге.
- Первый, - она опустила глаза.
- А здесь что делаешь?
- Бабушкину могилу ищу. Она где-то на этом участке. Давно не была. Разведка боем, так сказать. Если найду, то в выходные приеду с сыновьями, порядок наведем.
- Понятно, - он встал. - Уже десять, мне пора.
- Я на машине, давай тебя отвезу, куда скажешь, - она с надеждой посмотрела на мужчину.
- За мной к тому перекрестку такси приедет, - он махнул рукой в сторону. - Прощай.
Александр, не дожидаясь ответа, развернулся спиной. Ему этот разговор причинял неудобство и заставлял копаться в памяти, чего совсем не хотелось. Он не хотел тревожить старые раны.
- Прощай? - она в два скачка нагнала его и, дернув за руку, развернула к себе лицом. - Прощай? Мы что, больше не увидимся?
- А зачем? Не плачь, пожалуйста, - он смахнул с ее щек набежавшие слезы. - Все в прошлом. Пойми, встречи только помешают, и тебе и мне. У тебя муж и семья, которую, как мне думается, ты начнешь рушить. У меня же новая жизнь, и лед в сердце. Меня серьезно переломала и перемолола война. Я другой, и тебе не понравится то, что ты увидишь.... или уже не нравится.
- Ты так легко решаешь и судишь за других! - укор был к месту. - Ты даже не хочешь узнать, почему я тогда так поступила? Не спросишь, жалею ли я об этом? Счастлива ли я?
- Мила, послушай меня, - он погладил ее щеку и остановил руку на шее, стараясь придать тону как можно больше вкрадчивости. - Почему ты тогда так поступила я и так понимаю, и сейчас мне это безразлично, прошло почти одиннадцать лет. Жалеешь ты или нет, тоже без разницы, потому что все уже сделано и этого не исправишь. Ну а счастье или же несчастье в этой жизни ты выбрала сама, и винить в случае чего некого... - он медленно опустил руку и отступил на шаг.
- А я, дура, мучилась все эти годы... думала, что виновата в твоей гибели.... А ты не стоил этого, бездушное животное....
- Что посеяла, то и пожала. Себя вини, - он подмигнул, горько ухмыльнувшись, и отвернулся от нее.
- Саша! Саша, прости! - крикнула Мила ему в спину, и он в последний раз обернулся.
- Я простил. Уже простил. Живи спокойно, не мучайся больше. Если тебя это утешит, то знай, благодаря твоему поступку я стал мужчиной, не сомневающимся в себе, и знающим, что хочет от жизни. Я почти счастлив теперь. Спасибо тебе. Пока!
И он ушел, а она села на скамью и тихо заплакала. Мила и сама понимала, его слова на счет вины правильны. Сама дел натворила. Теперь же расхлебывает. За все приходится платить. И больше всего кололо сердце, что он даже не ненавидит ее, что он равнодушен, как будто они и знакомы никогда не были. Он ее забыл. Он не захотел знать, счастлива ли она. А она была несчастна в браке, и чем дальше текли годы совместной жизни, тем явственнее это различалось. Она тосковала по тому Саше. Но Свечкин прав - он умер. И слезы на щеках Милы были поминальными, и по ушедшей юности, и по веселому пареньку, навечно оставшемуся в ней, на бескрайних просторах солнечных деньков.
Когда Свечкин сел в такси, он глубоко вздохнул и понял, обиды на Милу в сердце больше нет. Теперь он полностью отпустил ее, и встреча была неслучайна. Это была помощь свыше. В сердце осталась только статистика памяти, холодная строчка в книге, сторонняя картинка. Пусть же она будет счастлива. Он и для себя непременно добьется этого.
2. Загадочное дело
Лестница подъезда, пахнущая свежей краской, вывела на пятый этаж панельной девятиэтажки. Александр застыл перед железной дверью черного цвета, ощущая растерянность и какое-то смущение. Он опустил голову, посмотрев на свои кроссовки, потом поднял глаза на дверь и занес руку над звонком, хотя так и не нажал. Рука опустилась, тяжелый вздох, взгляд по сторонам. Рука снова у звонка, однако вместо того, чтобы позвонить, он стучит костяшками по двери. Глухой звук обличает, что дверь не полая, и из толстой стали. Александр ждет несколько секунд, потом стучит снова. За дверью ни шороха, ему хочется уйти. Голос в голове подсказывает, что миссию можно считать выполненной, и, если за дверью никого нет, стоит развернуться и заглянуть в другой раз. Как-нибудь.... Александр знал, если последует совету голоса страха, то уже никогда сюда не вернется. Без раздумий, с неизвестно откуда явившейся резкостью, он давит на звонок. Теперь слышна трель, и через пару секунд бряцанье дверных кандалов...
На пороге возник Семеныч, точно такой же, как и пятнадцать лет назад, лишь чуть ссутулившийся и ставший еще более сухим. С высоты своего метра восьмидесяти пяти Свечкин смотрел на старика сверху вниз. Семеныч ясным, цепким взглядом окинул Свечкина, а тот улыбнулся, смущенно, но радостно. С души упала гранитная глыба, ведь был жив тренер, единственный родной человек. Глядя на глупую улыбку визитера, не узнавая своего бывшего ученика, Семеныч глухо кашлянул и поинтересовался:
- Ищете кого?
- Семеныч! Не узнаете меня? - Александр не огорчился, так как учел прошедшие годы и свою поменявшуюся внешность.
- Что-то не припомню. А вы... - он выжидающе застыл.
- "Ты", не "вы". Свечкин я... - но он не успел договорить, его перебили.
- Саша?! - у старика округлились глаза. - Да ну... Ты же в Чечне...
- Нет, Семеныч. Я жив, - он улыбнулся. - Я это, я, - он понял, что недоверие нужно развеять. - Помните, 96-й, сборы в Ростове? Мы с парнями первое в командном заняли. Я в финале с Тошей Клименко бился.... Или первенство города в 97-м? Второй раз в жизни в нокаут отправили... Не надо, Семеныч! - это относилось к выступившим на глазах бывшего тренера слезам.
- Это старость, Саня, - только и смог сказать тренер, вытирая глаза рукавом рубашки. - Раскис я чего-то. Я ж тебя похоронил давно. Ты мне как сын был.
Свечкин знал, что родных детей у Семеныча не было, и поэтому тот относился к ученикам с заботой. Все, кто задерживался в секции бокса на более-менее длительное время, автоматически зачислялись в обширную семью. Ученики это чувствовали и платили взамен искренностью и уважением. Семеныч был им как отец, жесткий и крикливый, строгий до безумия, требовательный как надсмотрщик, но любящий их. Свечкин обнял тренера за плечи, и затем отстранился.
- Я больше всего боялся, что уже не увижу вас, - тон стал горек.
- Так, так. Хорош, - Семеныч взял себя в руки, повеселев. - Пошли в дом, хватит на лестнице трещать, - он схватил Свечкина за ворот куртки и потащил за собой, хотя тот и не думал отпираться.
Семеныч уже орал на всю квартиру.
- Сеня! Сеня! Я сына обрел, - Семеныч говорил с иронией, весело посмеиваясь. Свечкин тоже повеселел, справившись с наплывом чувств. Тренер выпустил из руки куртку, и в зал они вошли уже степенно.
За столом, на котором стояла бутылка армянского коньяка и два бокала, сидел кряжистый мужчина с мощными широкими плечами, примостив кулаки на подлокотники кресла. Внешность и седина на висках подсказали Александру, что мужчине около сорока-сорока пяти лет, а нависающие тяжелые брови, сурово сдвинутые на переносице, и хитрый прищур обличали цепкую и сильную натуру. Наплечная кобура на спинке стула давала понять, перед Свечкиным милиционер, а поломанные уши для знающего человека были как визитная карточка бывшего борца. Все эти выводы пришли на ум автоматически, за секунду. Протягивая руку, Александр уже знал, кто ему ее пожмет.