Потому тщательно составленный набор для ухода за зубами, гвоздика и солидный запас ибупрофена лежали в рюкзаке, который я упаковал в Женеве. Пока не грянули невзгоды, которые будоражат челюсти, трясут в лихорадке тело, грозят истеричными предвестниками мнимых инфарктов, прободений слепой кишки, плевритов и им подобных, мы лучше не будем думать о практических медицинских проблемах, о полном коллапсе медицинской инфраструктуры, по части как персонала и обработки данных, так и прочих форм электрического и электронного инструментария. В конце ноября нулевого года меня больше всего заботило, как бы не запутаться в собственных ногах, продираясь по бездорожью. Если я что-то и ломал, то разве только голову, вступая в волнистую местность с россыпью поселков и проклятых городков с их конфетными крепостями, круглобашенными замками, молчащими колодцами, немыми сувенирными бубенчиками и круглыми головами сыра, которые могли поспорить весом с туго набитыми в национальные костюмы продавщицами за прилавком и чопорными туристами перед ними. Когда же все остолбенели? Снова и снова меня тянуло к киоскам и телевизионным экранам, к газетам и часам бесконечно праздных курортников. По-прежнему был понедельник, 14 августа, время обычное. В Ромоне. Во Фрибурге, в Берне.
ФАЗА ТРЕТЬЯ: НАДРУГАТЕЛЬСТВО
1
Одну фазу Шпербер упустил. Разумеется, она никогда не наступает, а если и появляется, то без непреклонности других фаз, и малейшее раздумье, мельчайшая неосторожность, минимальное увеличение напряжения взгляда ее разрушают. У нас не может быть привыкания. Когда я иду по загородной неизъезженной дороге, одновременно безысходной и открывающей бесконечные перспективы, среди холмистых полей, видя только их да лазурное небо, иногда оцепеневшие деревни и города, встречи с застылыми людьми, пустыни тишины за плечами кажутся мне элементами совсем привычного воспоминания, ведь и раньше давнишние разговоры могли представляться выдумкой, некогда встреченные люди — тусклыми фотографиями, а минувшие движения распадались на бессвязные образы. И получается, еще вчера мне было очень интересно поговорить с неким ученым, который так увлекся беседой, что позабыл о супе с щучьими клецками, и нужно как-то свыкнуться с абсурдным фактом встречи то ли в 1997-м, то ли в 1999 году с младшей сестрой-близняшкой моей жены, которая вдобавок была красивее (но не умнее, не добрее и наверняка совсем не такой независимой и жизнерадостной).
И даже если полуденное солнце до самого вечера обжигает поля и дорожную пыль и не шевельнутся ни травинка и ни единый листок, а короткие тени каменными полукругами лежат за каждым предметом, все равно для одинокого путника иллюзия может длиться не один час: обманувшийся и счастливый, будто попавший на полотно Шпицвега[33], то есть скорее даже в фильм Шпицве-га, где в принципе все может двигаться. Подчас я оставался под открытым небом до ночи. Парадоксально доверяя как своим фантазиям, так и их антитезису, я искал место в тени кустарника или дерева, словно для обычного краткого привала, расставлял вокруг часы и ложился на тонкий надувной матрац, который предусмотрительно носил с собой для подобных случаев, ничем не накрываясь, в непоколебимой уверенности, что в ближайшую ночь не будет ни дождя, ни похолодания и даже муравей не потревожит мой сон.
При пробуждении всегда подстерегает западня предельного ужаса, молниеносное осознание, когда набрасываются ехидно-прозрачные чудища, монстры отсутствия, которым под силу пробить любую броню. Обуздывать их научаешься лишь спустя месяцы и годы безвременья. Это особенно нетрудно на безлюдном берегу, на лужайке или просеке.