Но я не знаю, каким образом ты можешь почувствовать себя лучше, лежа в темноте и вдыхая спертый воздух, который способен свалить с ног даже самого сильного воина.
Она стала выносить сосуды с курящимися травами в коридор. К тому времени когда последний оказался за порогом комнаты мальчика, теплый ветерок из раскрытых окон почти очистил помещение. Кашель Дэвида значительно уменьшился.
– Элспет рассердится, когда увидит, что ты сделала, – участливо предупредил он.
– Я в этом не сомневаюсь, – согласилась Гвендолин, заговорщически подмигивая ему. – Но твой папа попросил меня помочь тебе выздороветь, а мои методы отличаются от методов Элспет.
Лицо мальчика застыло.
– Ты собираешься заколдовать меня?
– Что за глупая мысль, – упрекнула она его. Поскольку ей придется ухаживать за мальчиком, даже если это продлится всего лишь один день, очень важно завоевать его доверие. – Я не собираюсь делать ничего такого, Дэвид. Мне просто хочется, чтобы ты почувствовал себя лучше.
Он внимательно смотрел на приближавшуюся к нему Гвендолин, как будто размышлял, верить ей или нет. В комнате стало гораздо прохладнее, но лицо Дэвида было по-прежнему покрыто потом, а наволочка подушки оставалась влажной. Гвендолин приложила ладонь к его лбу и нахмурилась, взглянув на груду одеял и шкур, придавивших его к матрасу.
– А ты бы не хотел снять часть этих одеял?
Дэвид не сводил с нее недоверчивого взгляда.
– Мне очень жарко, – пожаловался он. – Но Ровена говорит, мне запрещено трогать одеяла.
– Я поговорю с Ровеной, – успокоила его Гвендолин, отбрасывая в сторону тяжелые шерстяные пледы и меховые шкуры.
Она предположила, что их не проветривали несколько недель – так сильно все вещи пропитались запахами дыма, пота и болезни. Добравшись до простыни, Гвендолин выбрала два относительно свежих одеяла и заботливо укрыла мальчика. Кладя его худые руки поверх мягкого шерстяного одеяла, она заметила, что одна из них была перевязана полоской пропитанной кровью ткани, а вторая испещрена небольшими уродливыми шрамами, оставшимися от предыдущих процедур. Она поняла, что эти надрезы были сделаны Элспет и другими лекарями, пускавшими мальчику кровь. Затем ей пришли на память слова Ровены, сообщавшей Макдану, что Дэвиду отворяли кровь и вчера, и позавчера, чтобы изгнать скопившиеся в его теле яды. Она нахмурилась, глядя на шрамы, и подумала, что неразумно так часто подвергать ребенка подобной экзекуции.
– Ну вот, – сказала она, подоткнув со всех сторон легкое одеяло. – Тебе достаточно тепло?
Он кивнул.
– Хорошо. Ты сегодня что-нибудь ел?
– Я не голоден.
Осунувшееся лицо мальчика и его исхудавшее тело свидетельствовали о том, что недуг уже давно лишил его аппетита. Гвендолин вспомнила: Макдан говорил ей, что болезнь Дэвида началась с желудочного недомогания. Макдан также говорил, что пища не удерживается в его организме и что ребенок практически не может есть.
– Ты не поправишься, если не будешь есть, – заметила Гвендолин, придвигая стул к кровати и усаживаясь на него. – Твое тело нуждается в пище, чтобы стать сильным.
Мальчик смотрел на нее с усталым безразличием. Вне всякого сомнения, он уже много раз слышал это раньше.
– У меня нет сил, чтобы есть.
– У тебя болит живот?
– Иногда.
– А сейчас болит? – настаивала она, стараясь определить симптомы болезни.
– Нет.
– А еще где-нибудь болит?
– Иногда.
– Где?
Он пожал плечами:
– Везде.
Гвендолин задумалась над его словами.
– Резкая внутренняя боль, как будто тебя пронзила стрела, или внешняя?
– Внешняя.
– А сейчас болит?
Он кивнул.
– А ты чувствуешь себя лучше после того, как Элспет отворяет тебе кровь? – с любопытством спросила она.