Если вспомнить инцидент с покупкой одежды, слово «напористый» лишь отчасти отражало суть. Скорее тут подошло бы слово «деспот».
– Ты его умасливай, а остальное предоставь мне. Сегодня у меня вечеринка. Среди прочих будет кое-кто из дорожного отдела. Пожелай мне удачи.
Майя усмехнулась. Ей не приходилось бывать на вечеринках у Селены, но она вполне могла вообразить, как они проходят.
– Постарайся обрушить на него всю мощь своего обаяния. Мы еще заставим их подкопаться под торговый центр и устроить автостоянку в подвальном этаже!
– Не обольщайся, центр находится в зоне возможного затопления. Но мы что-нибудь придумаем.
Селена повесила трубку, оставив Майю восхищаться делом рук своих подопечных. Мэтти упоенно рисовал стаю драконов. Констанс (должно быть, памятуя о недавних похвалах) изображала все более идеальные детские. Колыбель, однако, была в каждой. А в колыбели ребенок. Майя не удержалась и расхвалила эту деталь.
– Бабушка подарила мне куклу, – сказала девочка равнодушно, – но это совсем не то, что настоящий ребенок. Ведь правда?
Большие серьезные глаза обратились к Майе. В них был вопрос, так что казалось, будто она стоит на свидетельской трибуне в суде, где нельзя солгать и нельзя укрыться за отговоркой.
– Кукла – это ребенок понарошку.
Она все-таки ответила уклончиво, не желая ставить крест на подарке Сандры. Выходит, хрустальный шар так и не был куплен. Его сочли неподходящим для восьмилетней девочки.
– А у вас в животе настоящий ребенок... – Констанс опустила взгляд на рисунок, – как когда-то у мамы.
О Боже! Все глубже и глубже в тайники души! Майя пожалела, что у нее не нашлось времени для продленных курсов детской психологии. Впрочем, денег у нее тоже не нашлось. Она взяла рисунок, чтобы прикрепить его к дверям холодильника.
– Значит, ты потеряла не только маму, но и братика или сестричку. Мне очень жаль! Наверное, ты с нетерпением ждала....
– Я не ждала! – крикнула девочка. – Я ненавидела этого ребенка!
Она отошла к кухонному столу и к Мэтти, а потрясенная Майя укрылась за простой повседневностью, тщательно прикрепив рисунок. Она ощущала острую душевную боль, мучительное сострадание и испуг. Акселя не было дома именно тогда, когда он особенно нужен. Это были его дочь, его поле битвы, его камень преткновения.
Не колеблясь, Майя схватила телефон и набрала номер ресторана. В этой семейной драме она была человеком посторонним.
Аксель с треском захлопнул за собой дверь. Что, к дьяволу, стряслось! Он бросил все, оставил ресторан на милости мэра – и ради чего? Дом в порядке, никакого пожара!
Он сердито прошагал из прихожей на кухню и нашел ее во вполне приличном состоянии – не хуже, чем оставил. На полу и газетах было больше цветных пятен, а холодильник напоминал стенд детского творчества, но никто не бился рядом с ним в предсмертных судорогах. Констанс пристраивала на голове у Мэтти нарисованную диадему, учительница, казалось, умиленно следила за ней, поглаживая кота.
Она повернулась. Во взгляде не было и следа умиления, только тревога.
– В чем дело?! – взревел Аксель (эта женщина взяла привычку пугать его до полусмерти без особой к тому причины!).
– Папа! – крикнула Констанс, бросилась к нему и прижалась всем телом.
Пораженный столь непривычным проявлением чувств, Аксель присел обнять ее и даже глазом не моргнул на желтое пятно, сразу украсившее его новые брюки от Перри Эллиса. Майя протянула ему бумажное полотенце, которое он рассеянно принял.
– Пап, ты останешься? Я с Мэтти рисовали.
Раньше если уж Констанс говорила, то говорила правильно. Первые последствия жизни под одной крышей с учительницей! Аксель адресовал Майе возмущенный взгляд.
– Покажи папе свой рисунок, моя шоколадная, – сказала та, не поднимаясь с места.