Квартира состояла из пяти вроде бы комнат. Огромная кухня с нереально древней огромной плитой, потом комната, где мы расставили мольберты (ведь официально это была художественная мастерская), спальня, музыкальная комната, ну и еще какие-то. Горшок переехал туда на постоянное место жительства, потому что дома он почти не жил и ночевал в основном у меня дома или у меня на работе (я по ночам сторожил ларек на Елизаровской). Домой он забегал только днем – чего-нибудь перехватить, пока отца нет. Я тоже перебрался на Миллионную и прожил там безвылазно больше года. Да и Князь с Рябчиком обустроили себе спальные места, хотя ночевали не всегда: иногда и мыться надо. А младший брат Горшка, Лешка-барабанщик, просто приходил к нам музыку играть, ибо был совсем молод.
Тогда же, кстати, я сумел, наверное, единственный раз за последующие 15 лет заставить Горшка пойти к зубному. Стоматологов он боялся патологически. Но зубы заболели так, что он просто на стенку лез. При этом уговорить его пойти к врачу было невозможно, дохлый номер. В итоге я нашел кооператив, где зубы лечили под общим наркозом и еле-еле туда его затащил. Когда я говорю «затащил», я говорю это буквально: тащил его за руку по улице, а в клинике так двумя руками и держал его, пока он не отрубился. Тут меня докторишки взяли под белы руки, и давай считать. Какие материалы ставить – наши или импортные? А сколько зубов делать? До сих пор горжусь, что не пожадничал и повелел делать все зубы и только импортными материалами. Как знал, что нескоро мы дойдем до врача в следующий раз. К счастью, за недолгое время работы охранником я скопил две месячные зарплаты – и с облегчением их потратил.
* * *
Мы не могли поверить своему счастью. Жили в Эрмитаже и практически все время занимались музыкой. Окружающая среда и прочий быт для нас не существовали. Немного мы обустроились, конечно. Рябчик врезал новый замок и припер откуда-то бухту провода, я сделал новую электропроводку и свет (из пивных банок получились прикольные светильники на стену), остальные тоже чего-то красили и приколачивали. Но больше всего времени мы отдавали «Королю и Шуту». Огромное спасибо Эрмитажу, замечательному художнику по имени Спартак и всем тем, кто нам помог.
Клуб ГаМГат, сентябрь 1995 года. Фото А. Настальская
Отдельная веселая история – про еду. Внутри самого Эрмитажа была (наверное, и сейчас есть) очень прогрессивная по тем временам столовая. Во-первых, ее построили финны, во-вторых, там было дешево и вкусно и, в-третьих, там в ходу были специальные магнитные карточки – наличными деньгами можно было не платить: сколько наел, в конце месяца вычитали из зарплаты). В обед мне, как единственному не работающему в Эрмитаже и не имеющему пропуска, нужно было обойти здание со стороны Невы и с деловой мордой пройти через служебный вход. Если не удавалось, приходилось пробираться по подвалам. Это было прикольно. Нужно было пройти по узкому проходу в запасниках, где навалены экспонаты. Идешь ты, идешь, как сквозь века: там картины всякие, мумии каких-то рамзесов и прочая культура. Вот когда пишут на выставке «Экспозиция подготовлена такими-то», это значит, что люди, может быть, несколько месяцев по таким подвалам ходили и выбирали, что б такое-этакое выставить.
Предвижу вопрос. Да. Спереть что-нибудь оттуда можно было проще простого. И никто бы не заметил. Там и в залах-то подворовывали, не везде сигналка стояла. А уж запасники-то. Но нам такое даже в голову не приходило. Серьезно. Как можно украсть что-то из Эрмитажа? Дикость какая. Ну, да ладно, о столовой, значит.
В столовой получалось поесть четыре раза в неделю. И, если повезет, набрать на вечер пирожков. Не было пирожков – ужин отменялся. Денег не было и не предвиделось, поэтому по вечерам и в выходные мы варили макароны. Обычные толстые отечественные макароны. С солью. Чтоб не скучно было есть, клали в тарелку пару зубчиков чеснока. Иногда было подсолнечное масло, если удавалось принести из дома. Больше не было ничего.
Вот сейчас написал и подумал: как объяснить, что все это было в порядке вещей – макароны бесконечные с чесноком? Но тогда мы ни о чем таком не задумывались. Во-первых, не жрать же мы поселились в Эрмитаже, а творить! А, во-вторых, всегда можно было, выбрав правильное время, пойти в гости. И спросить ненавязчиво, есть ли что поесть. Впрочем, и это все так, суета. На тот момент мы жили, как птицы, не думая о хлебе насущном.
21. Как появляется песня
Там на склоне улитка,
и Фудзи прилипла
к ногам ее.
То были славные и, я бы сказал, немного волшебные времена. Мы не знали, что создателя миров нельзя торопить, нельзя говорить под руку, не знали, что хороший создатель доделывает все до конца. Ведь мы и были этим создателем. Точнее учились им быть.
Как, например, появляется песня? Рождается хорошая мелодия. Точнее, рождается прекрасная мелодия (просто хорошие мелодии мы считали недостойными себя). И носишься ты с этой мелодией, потом она прирастает припевом, потом на нее падают стихи. Или наоборот. Появляются стихи, а они так воздействуют на тебя, что появляется музыка. Много, в общем, было вариантов. Появились песни. Это было мегакруто.
Мы играли их, и нас очень вставляло. И это, между прочим, были не просто песни, а те самые, которые через десять лет войдут в юбилейный сборник «Собрание». Мы даже прощали себе некоторую непрофессиональность в игре и не самый фирменный звук. Просто играли – куплет-припев, куплет-припев. И вот однажды Горшок говорит: «А давайте придумывать красивые концовки и вступления!» Мы ему: «А зачем? Ведь и так видно, что песни офигенные». А он: «Ну, давайте попробуем».
Попробовали. Бодать мой лысый череп! Оказалось, клево. Ведь места для творчества становится в два раза больше. Все-таки самому всему учиться и доходить до всего своим умом не только трудно, но и весело. Конечно, сначала ошибаешься, но зато такие попытки позволяют делать невозможные и удивительные вещи.
* * *
События вокруг нас бурлили. И мы, согласно законам природы, не чувствовали течения, потому что были внутри него. Как воздухоплаватель не чувствует ветра. Как рыбы не чувствуют движения воды. Кстати, наш с Горшком анекдот того времени:
R-Club, 1997 год. Фото Е. Евсюкова
Сидят две рыбы в неподвижной воде, смотрят вокруг. Одна другую толкает локтем в бок и спрашивает: «Слышь, а че все вокруг так суетятся?»
Мы любили сами придумывать анекдоты и даже иногда записывали их на магнитофон. Для смеха. Вот, раз уж речь зашла об этом, еще один. Сочинил его то ли Горшок, то ли Князь, то ли Рябчик:
«Идет Иван Царевич по лесу. Встречает, ну типа, зайчика.
– Ты кто такой?
– Я, ну типа, это… зайчик.
– Ну, и что? Пошел на хрен отсюда!
Идет дальше. Встречает, ну, например, ежика.
– Ты кто такой?
– Я типа, это… ну, ежик.
– Да? Ну, и иди отсюда на фиг! Идет дальше, а навстречу ему конь.
– Привет, Иван Царевич! А куда ты идешь? А возьми меня с собой!
– А на хрен ты мне сдался?»
Тут рассказчик должен был сделать идиотское выражение лица, изображая коня, изогнуться, завести руки назад и выставить одну ногу вперед. И на каждой фразе меняя ногу дружелюбным и заискивающим голосом сказать: «А, может, чем пригожусь! А, может, чем пригожусь!»
Дико смешной и очень популярный в то время анекдот.
Ладно, вернемся к бурлящим событиям. У нас скопилось изрядное количество историй, которые мы хотели воплотить в песни. Изначально песни придумывались так. Писалась красивая история. Иногда таинственная, иногда смешная, а иногда вообще непонятно какая – главное, чтобы зацепила что-то в душе. Из ассоциаций, возникших в результате осмысления этой истории, появляется музыка или что-то похожее на музыку. И если всем получившееся нравится, то выкристаллизовываются стихи, а музыка начинает обретать форму. Когда я говорю «пишется история», то в подавляющем большинстве случаев имею в виду то, что Князь пишет историю. Задача остальных – помочь советом и всячески улучшить текст. А если история была особо страшная, то успокоить и утешить его. Окончательный вариант должен был устраивать всех и каждого. Важен был конечный результат, максимально приближенный к идеалу. Может, именно поэтому Андрюха писал все лучше и лучше.