Видел там разжалованного старшего лейтенанта. Навсегда запомнилось, врезалось в память его страдальческое лицо, его понурые плечи со следами содранных звездочек на погонах. Когда мы строились в две шеренги, этот несчастный всегда становился на правом фланге и всегда немного впереди строя.
- Такой-то! - кричали ему. - Стать по ранжиру!
- Я - офицер, - глухо отвечал он.
- Бывший офицер!
И обедал он - за общим столом, но где-нибудь все-таки на уголке, в сторонке.
Это униженное тщеславие выглядело, конечно, глупо и смешно, и все-таки мне было почему-то жалко этого дядьку.
На конвертах двух маминых писем я записал историю некоего Тютикова.
Красноармеец Тютиков - нижегородец, колхозник, по паспорту 32 года, прихрамывает на обе ноги. Щупленький, окает. Над верхней губой и на подбородке маленькими кустиками лезут редкие светлые волосики. Сколько ему лет - трудно сказать: не то мальчик, не то старичок. Шинелишка старая, пилотка напялена как-то боком, слева направо, а не с затылка на лоб. Какой-то монашек в скуфейке.
Спрашивают, почему его в запасной прислали.
Улыбается кротко.
- Болен я. Здесь вот - в боку - болит. Ни лежать, ни сидеть не могу.
- Ну, что ж. Значит, домой поедешь - к жене.
- А ведь я не обженившийся.
- Да ну? Чего ж ты?
- А я - малосильный, - говорит он всерьез, с чуть заметной виноватой улыбкой.
- Эх ты - дядя! Ну, ничего... Приедешь и без жены проживешь. Девок теперь много - и такой нарасхват будешь.
Улыбается.
Спрашивают: есть ли у него ремесло?
- Нет. Я - баянист.
В колхозе получал трудодни за те вечера, когда играл. А так - весь день на печи валялся, "берег здоровье".
Черного хлеба не ел, только белый.
Еще бы лучше жил, да у него - мачеха.
Рассказал обо всем этом и глубоко-глубоко вздохнул.
- Ну, ничего, - говорят ему. - Скоро все домой поедем. Газеты-то ты читаешь?
- Не. Я неграмотный.
- Ка-ак? Да ты что? Двенадцатого года - неграмотный?
- Пробовали... уж тут, в армии... учить пробовали. Голова не обнимает.
- ...Братья-то у меня - те грамотные, - говорит он с гордостью. - Один брат - большой начальник.
Выясняется, что брат Тютикова - генерал-лейтенант Г. ("фамилия у него другая, он в зятья вышел"), очень известный и даже прославленный.
- Он мне четыре раза посылки присылал. Командир меня зовет: "Тютиков, тебе посылка!" А там - сахар, пряники, молоко омериканское.
- Любишь ты, я вижу, пряники!
- Люблю. Денег восемьсот рублей прислал. У меня денег много.
Брат не был в деревне 22 года. Последний раз приезжал (из Казани, кажется) на машине. Уже и тогда был "большим начальником": А Тютикову было десять-одиннадцать лет.
- Брат с товарищами приехал. До самого вечера у нас гостили. Одного товарища звали Лоскутников Константин Федорович, второго Симаков...
И так всех четырех запомнил и назвал. Вероятно, самое яркое событие детства, если не всей жизни.
Часто видел его потом. Бежит, припадая на обе ноги. За плечами котомка, на маковке - грязная замызганная пилоточка. Монашек, богомолец, юродивый... Где, в какой стране, за какими морями и океанами может быть такое?!
* * *
(Другие записи, на других клочках.)
Теперь, наконец, узнал, что такое запасной полк. Сюда направляют отставших от своих частей, выздоравливающих, а также тех, кто почему-либо не подходит для службы в действующих частях. Вот и Тютиков таким образом сюда попал.
Тут же, в этом же здании (бывшая школа) - сборный пункт, место, куда поступают для распределения по частям вновь мобилизованные, выздоравливающие, штрафные, разжалованные, отставшие и потерявшие свои части.
Уходя отсюда (а уходят каждый день - то взвод, а то и целая рота), поют:
Прощай, Самарский переулок,
Прощай, кирпичный, красный дом...