Частица черта в нас
Заключена подчас
Эта частица черта не могла заглушить ни воя ветра, ни грохота канонады, ни тех горьких мыслей и чувств, которые одолевали человека, стоявшего на лютом сквозняке в подворотне старого петербургского дома.
А потом была пауза. Минут десять радио молчало. И вдруг загремел "Интернационал". Никогда не слушал его так... Не найду слова, чтобы объяснить: как?
Так слушает что-нибудь человек в последний раз.
* * *
Такое уже было со мной. Дежурил в первый раз на крыше и увидел город с высоты пятого (вернее, шестого, даже седьмого) этажа. Увидел как бы заново, как бы впервые всю красоту и неповторимость его. Город с его знакомыми до слез, "до припухших железок" зданиями, с Невой, Фонтанкой, каналами, - и все это как на старинной гравюре, на рельефном плане с картушем в верхнем углу. Не мог оторвать глаз от этого видения.
И вдруг подумал:
"Смотри! Запоминай! Впитывай! Такого уже не будет".
* * *
За деньги ничего не купишь. Даже могилу не выроют могильщики за бумажки. Давай им крупы, хлеба, сахара. За гробами, говорят, длиннейшие очереди. Самый дефицитный товар.
* * *
Недавно слышал на улице:
- Нас легче похоронить, чем накормить.
Нет, и похоронить нелегко.
* * *
Война образовывает. Раньше я понятия не имел, что дуранда бывает разных сортов - соевая, льняная, конопляная, кокосовая, семечковая, подсолнечная...
У каждой свой вкус. И свой неповторимый запах. Особенно, когда положишь кусочек на раскаленную чугунную доску времянки.
* * *
"Трус тот, кто боится и бежит, а кто боится и не бежит, тот еще не трус".
Князь Мышкин
* * *
Проверить эту формулу в наших условиях трудно: бежать некуда. Впрочем, то, что я только что написал, - фраза. Можно сказать по-другому: кто боится и молчит, тот еще не трус.
Тетя Аня во время бомбежек хватается за голову, мечется, рыдает... А ведь всегда считалась выдержанной, сильной, гордой.
Храбрым не помогут сделаться ни опыт, ни приказ, ни звание.
Месяц назад ехал в трамвае по Литейному. Где-то очень близко, на Фонтанке, начался артобстрел. И какой-то капитан, фронтовик, стал кричать:
- Что же вы? Остановите трамвай!..
И стал протискиваться к выходу.
Он привык, и его так учили там, на фронте: противник открыл огонь маскируйся, окапывайся, прячься. А тут тыловики, шпаки с удивлением и даже с некоторым презрением смотрели на этого фронтовика.
Вообще-то понятия "фронт" и "тыл" несколько сместились, если не переместились. В Ленинграде, я уверен, снарядов и бомб падает относительно больше, чем где-нибудь под Пулковом или тем паче у Белоострова.
* * *
"Через детей душа лечится".
Прочел вчера в "Идиоте" эту фразу князя Мышкина и ночью то ли представил, то ли во сне увидел, что открыл будто бы для душевнобольных, для измученных и усталых санаторий, где единственный метод лечения Kinderterapie. Врачей нет, а есть только дети. Общение с ними, разговоры, игра - лечат душу.
Над воротами санатория - полукругом, дугой эта сентенция Мышкина о том, что через детей душа лечится.
А ведь и в самом деле лечится. Если бы не было детей в Ленинграде, кто знает, насколько больше могил вырубали бы мы каждый день на Волковом, на Охтинском, на Пискаревском...
* * *
У ворот госпиталя на улице Маяковского стоят три или четыре пары детских санок с "мумиями" - плотно запеленатыми в одеяла и перевязанными, как онучи, трупами. Из проходной выходит красноармеец и жена его, выносят маленький голубой гробик. За ними идет и тихо, беззвучно плачет мальчик лет десяти-двенадцати.
У калитки какая-то женщина беседует со сторожихой.
- Эвона, еще гробы достают где-то, - говорит она как будто даже с некоторой завистью.
* * *
На нашей лестнице, двумя этажами выше, с бабушкой и оглохшей "на почве недоедания" мамой живет хорошенькая большеглазая девочка Мариночка. Когда-то была резвушка, вертелась в красном сарафанчике во дворе, пела, играла, ссорилась с подругами. Теперь ее не узнать.