И вообще, мы за последних пару месяцев ни разу в люди не выходили.
А на кой черт мне нужны все твои побрякушки, шубы, сапоги, платья? Ничего мне не нужно. Я думала, подрастут дети, и мы с тобой будем, как люди, выходить в свет, общаться, веселиться. А ты опять со своими бандитами возишься и уделяешь им времени больше, чем мне, — женщина проговорила все это очень быстро, почти на одном дыхании, и даже раскраснелась от такой длинной тирады.
— Не дури.
— Ты еще скажи, что я дура.
— Не я это сказал, а ты.
Лицо мужчины осталось непроницаемым, лишь щеточка усов над верхней губой зашевелилась. Юрий Михайлович Прошкин гордился своими усами. Они у него всегда были аккуратно подстрижены и уложены так, будто бы он народный артист и прямо сейчас должен войти в кадр — изображать какого-нибудь степенного английского лорда с бесконечно длинной величественной родословной.
Юрий Михайлович еще раз взглянул на свое холеное отражение.
— Да если бы я с ними не возился, — сказал он отражению своей жены, — то у тебя бы ничего не было. Ходила бы в рваных колготках и жила бы в хрущевке с совмещенным санузлом и двумя маленькими проходными комнатами. Ютилась бы на кухоньке два на два. А так ты живешь как королева, ни в чем себе не отказывая. Захотела съездить за границу — пожалуйста, путевка, деньги, билеты — все, что хочешь. Захотела новую шубу — пожалуйста, муж дал деньги, поехала и купила. Захотела поменять машину — пожалуйста, поменяла. Что ты меня достаешь, надоело слушать!
— Но ты же обещал, — сменив гнев на милость, прошептала женщина.
— Обещал, но вчера вечером я еще не знал сегодняшнего распорядка, думал, что встреча будет отменена. Но ты же сама слышала, сама подала мне телефон, не могла сказать, что меня дома нет.
— Это что, тот самый звонок?
— Да, тот, — резко бросил Юрий Михайлович Прошкин и принялся хлопать себя по щекам.
— Ну, как знаешь, — бросила женщина и стремительно зашагала по длинному коридору, затем, хлопнув дверью, закрылась в своей комнате.
— Ух как надоела, ух как я от всего этого устал! Дура!
На кухне слышался шум воды и звяканье посуды. Там орудовала домработница, которую жена Юрия Михайловича Прошкина меняла чуть ли не каждый месяц. Молодые женщины долго в семье районного прокурора не задерживались. Жена Юрия Михайловича, ко всему прочему (а недостатков у нее было предостаточно), была ужасно ревнива.
Правда, ревнив был и Юрий Михайлович. Но в последнее время он действительно с женой никуда не выходил, слишком сильно был загружен работой. И, когда жена говорила о бандитах, делами которых занимался ее супруг, она была права лишь отчасти.
Да, Юрий Михайлович Прошкин по долгу службы, по своим обязанностям должен был определять сроки, должен был требовать приговоров. Ведь он, в конце концов, работал обвинителем, а не кем-нибудь, не каким-то там юристом-консультантом или частным адвокатом.
В общем-то, несмотря на должность обвинителя, он выполнял функции негласного адвоката, за деньги он защищал бандитов, естественно за большие деньги. Когда его просили, когда ему намекали, что кто-то, даже и не очень виновный, должен получить большой срок, Юрий Михайлович делал удивленные глаза, его ресницы начинали вздрагивать.
— Как это? За что такие большие сроки?
— Ну, Юрий Михайлович, надо, надо изолировать от дела одного человечка — несговорчивый. Ты уж постарайся, а мы тебя не забудем.
Прошкин умел передавать взятки судьям, его-то они знали — не сдаст.
Правда, чаще он выполнял другую функцию: наказывал неугодных бандитам, причем делал это от имени государства. Юрий Михайлович Прошкин старался.