– Это какое-то наваждение, – пожаловался он, раздраженно бросая свою зажигалку на стол и беря полковничью.
– Два месяца не могу заправить эту чертову штуковину. Побираюсь, как бомж. – Он прикурил и окутался густым синеватым облаком.
– Итак, я слушаю, – донеслось из недр дымовой завесы.
– Ты прав, – неохотно отозвался Мещеряков, на всякий случай еще раз оглядываясь по сторонам и понижая голос. – Мне очень не понравилось то, что тебя там видели. И причина этого должна быть тебе известна: мы с тобой знакомы много лет, и я желаю тебе только добра.
Забродов вдруг резко подобрался на стуле, вынырнув из дымного облака, и остро поглядел на полковника.
– Извини, Андрей, – сказал он, – но я что-то не понял. Сколько себя помню, разговоры о том, что мне желают добра, кончались если не выстрелом в спину, то, как минимум, гауптвахтой. Объясни-ка, что это значит.
– Нет, это ты мне объясни, – свирепо зашипел полковник, резко подаваясь вперед, – какого черта тебя туда занесло? Кто тебя просил лезть в это дело? Свернешь себе шею, чертов старый дурак!
Илларион откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу, нелепо перекосился на один бок и посмотрел на старинного приятеля с веселым изумлением, словно тот только что отмочил веселую, но совершенно неожиданную шутку, неподобающую ему ни по рангу, ни по уровню умственного развития.
– Однако, – сказал он. – Выходит, ты решил, что я подался в частные детективы и болтался вокруг развалин на Каширском шоссе потому, что решил в одиночку расследовать это дело? Прости, Андрей, но такого я не ожидал даже от тебя!
– Мне не нравится это «даже», – процедил Мещеряков.
– Врешь, – сказал Илларион. – Я тебе сейчас весь не нравлюсь, со всеми потрохами, но, если хочешь, я возьму слово «даже» обратно. Итак, подобной глупости я от тебя не ожидал. Как ты мог такое подумать?
– А что, черт возьми, я должен думать?! – гаркнул выведенный из равновесия Мещеряков. На них начали оглядываться, и Илларион укоризненно покачал головой. – Что я должен был подумать? – повторил полковник свистящим яростным шепотом, ложась грудью на стол, чтобы Забродову было лучше слышно. – Только не говори мне, что ты пришел поглазеть на развалины! Ну, какого черта ты там делал?
– Это что, допрос? – продолжая веселиться, спросил Забродов.
– Если хочешь, могу организовать и допрос, – сердито пообещал Мещеряков. – На Лубянке, мать твою, в мемориальном полуподвале, где проводил допросы Феликс Эдмундович.
– Ну, чего ты кипятишься? – миролюбиво спросил Забродов. – Я же не виноват, что у твоего информатора непорядок не то с языком, не то со зрением, а скорее всего – с мыслительными способностями. Меня он, видите ли, заметил…
– Да не тебя, – проворчал Мещеряков. – Машину твою он заметил. И не он, а я. Лично я, понял? Машину заметил, а тебя не нашел.
– А, – сказал Илларион и вдруг ухмыльнулся. – Это потому, что я был на самом видном месте.
– Парадоксами развлекаешься? – проворчал Мещеряков и вдруг заорал на все кафе, словно командуя батареей:
– Официант!!!
Забродов ухмыльнулся, все присутствующие, как один, вздрогнули и обернулись, но командный голос полковника возымел действие: в отдалении возникло и стало неторопливо приближаться, лавируя между столиками, некое видение в мятой белой куртке, натянутой на грушевидный, заметно расширяющийся книзу торс.
Судя по усам и короткой стрижке, видение было мужского пола, и Мещеряков досадливо поморщился: он не любил мужчин, занятых в сфере обслуживания, по старинке полагая, что разносить напитки – совершенно не мужское занятие.
– У нас не курят, – неприветливо заявило, видение, приблизившись к столику.
– У вас еще и не обслуживают, – сварливо парировал Мещеряков.