Закончив зарядку, он умылся у колодца и вернулся в дом, где уже горел огонь в плите, посапывал, древний эмалированный чайник, и шипела посреди стола, распространяя вкусные запахи, большая закопченная сковорода. Федор Григорьевич кухарил, держа в зубах неизменную беломорину. Это получалось у него сноровисто и ловко – он был вдов уже десять лет. Замужняя дочь давным-давно перебралась в город, так что с кастрюлями и сковородками егерь Нефедов управлялся ничуть не хуже, чем с ружьем, топором или конской упряжью.
– Набегался? – бросил он на Иллариона быстрый взгляд из-под густых нависающих бровей. – Экий ты… прямо как боровик. Свежий, крепкий, так и хочется пальцем потыкать.
– Не стесняйся, – разрешил Илларион и сделал грудь колесом.
Федор Григорьевич только хмыкнул, затягиваясь папиросой и вороша дрова в плите.
– Железный ты мужик, Илларион, – сказал он. – Все тебе нипочем. Неужто голова после вчерашнего не болит?
– А чему в ней болеть? – Илларион удивленно округлил глаза. – Там же сплошная кость!
Для наглядности он постучал себя согнутым пальцем по макушке и пошел одеваться.
Они плотно, по-мужски позавтракали яичницей с салом, заедая ее толстыми ломтями ржаного хлеба с зеленым луком.
– Последний, – сказал о луке Федор Григорьевич.
Подумав, он вынул из шкафчика недопитую с вечера бутылку и сделал вопросительное движение горлышком в сторону Иллариона.
– Ни-ни, – сказал Забродов. – Я, конечно,"человек русский, но за рулем, как правило, не пью.
– С каких это пор? – недоверчиво хрюкнув, поинтересовался Нефедов. – Ну, хозяин – барин, неволить не буду. А мне требуется, ты уж не обессудь.
Он выпил рюмку и сразу же убрал бутылку от греха подальше.
– А то погостил бы еще, – предложил он, разливая чай. – Все веселее. Веришь, поговорить не с кем, кроме этого дурака хвостатого, – он кивнул в сторону окна, за которым катался по траве совершенно обалдевший от полноты жизни Бубен.
– А мерин? – спросил Илларион.
– А что мерин? Мерин – он мерин и есть, какой с ним может быть мужской разговор?
Илларион фыркнул – Ас Бубном ты, значит, в основном о бабах разговариваешь? – спросил он.
– А о чем с ним, дураком, еще разговаривать? Тем более, я теперь про это дело только разговаривать и могу…
– Как мерин, – вкрадчиво закончил за него Илларион.
– Как мерин, – автоматически согласился Нефедов и тут же, спохватившись, плюнул себе под ноги. – Тьфу ты, вот же язва языкатая! Это еще посмотреть надо, кто как мерин, а кто как жеребец.
– Вот это уже другой разговор, – удовлетворенно сказал Илларион. – А то заладил…
Они допили чай и встали из-за стола. Забродов прихватил свой висевший на гвозде рюкзак и первым направился к дверям.
– Не терпится тебе, – проворчал Нефедов. Ему было немного грустно расставаться с приятелем.
– Не скрипи, Григорьевич, – выходя на крыльцо, откликнулся Илларион. – Свидимся еще. Мне ваши места – как астматику кислородная подушка, я без них не могу. Гляди, еще надоем.
– Надоешь – выгоню, – пообещал Нефедов.
Они обогнули дом справа и свернули за угол, куда Илларион три дня назад загнал «лендровер», чтобы тот не торчал посреди двора – 0-па! – останавливаясь, сказал Забродов. – Вот тебе и уехал. Выздоровел, значит, наш больной.
– М-да, – неопределенно промямлил егерь, глядя на проколотые шины вездехода. – Ну, Колька! Недаром всю их семейку на деревне Козлами кличут. А я, старый дурак, не стал на него протокол составлять. Пожалел, значит.
Задумчиво насвистывая, Илларион подошел к машине и заглянул под капот. Его худшие ожидания немедленно оправдались – аккумулятора как не бывало.
– Хороший был аккумулятор, – сказал он. – Новый. Эх ты, служивый, – добавил он, обращаясь к прибежавшему Бубну. – Из-за таких, как ты, Чапаев погиб.