А возможно, и нет. Тихий еще не определился, выйдет ли он, признав поражение, из игры, если подозрения о заговоре подтвердятся. Или в нем взыграет униженная гордость пахана и он, как окруженный стаей шакалов седой раненый волк, оскалив клыки, начнет неравный бой не на жизнь, а на смерть.
Старик верил своим предчувствиям. Для некоторых гостей Пузыря, сразу или чуть позже, но сегодняшнее венчание и последующий сходняк непременно обернутся тем, что шахматисты называют «матом».
Откуда возникло такое острое предчувствие, Тихий не смог бы точно ответить даже самому себе. Но его, Тихого, утонченные нервы, его отшлифованная долгими годами выживания в неволе способность видеть на шаг вперед буквально вопили в голос: сегодня на свадьбе Пузыря не будет тихого пиршества.
Прекратив мерить шагами комнату, Тихий вновь подошел к телефону и набрал номер коттеджа, стоявшего на берегу одного из небольших живописных озер в северной части Питера. Район так и назывался – Озерки. Там, под круглосуточной вооруженной охраной из двух человек, жили жена и дочь старика. Сам Тихий, так уж повелось, появлялся и ночевал в семейном гнезде не чаще трех раз в неделю, гораздо больше времени проводя в городской квартире.
К телефону, как обычно, подошел охранник.
– Как дела? – откашлявшись, осведомился хозяин, вытаскивая изо рта мундштук и прикрывая гнездо трубки давно пожелтевшим большим пальцем. От чертового ванильного привкуса уже сушило горло. Но другой табачок пристрастившийся к крепкой «Амброзии» Тихий не признавал.
– Да не так чтобы совсем хорошо… – промямлил охранник, явно «поплыв» голосом. Тихий сразу понял, что его супруга – блиставшая некогда на лучших мировых сценах прима-балерина Мариинки Анастасия Витковская – снова впала в жуткую депрессию и, как это случалось в последнее время все чаще и чаще, надралась в хлам, неизвестно где раздобыв спиртное. Наверное, несмотря на строжайшие запреты Тихого, принес кто-то из сочувствующей «несчастной женщине» обслуги или даже охранник. Поди уследи за каждым. Сволочи! Не увольнять же всех разом к чертовой матери?
– Где она? – сухо спросил старик.
– Закрылась в каминном зале, включила на полную катушку какую-то заунывную какофонию, кажется своего любимого Шнитке, и периодически плачет.
– Что говорит? – вздохнул Тихий.
– Ругается на вас, – угрюмо, с явной неохотой доложил охранник и, помявшись, добавил: – Что-то про загубленную жизнь, молодость и золотую клетку. А еще про Алену. Вспоминает тот случай, когда вы… случайно… испугали дочку и она перестала говорить.
Тихий крепко, до скрежета сжал зубы. Вот, опять старая песня. Опять!
В том, что его красавица дочурка за последние тринадцать лет из своих шестнадцати не произнесла ни слова, действительно был виновен только он. И все эти годы казнил себя за это, хотя полчища врачей, в России и за рубежом, светила, мать их так, которым он показывал Алену, посчитали происшедшее несчастным случаем и по сей день продолжали тянуть одну и ту же песню: у начавшего нормально говорить ребенка речь пропала в результате сильного шока, и только антишок – другое необычное происшествие, которое потрясет нервную систему девочки и сумеет разблокировать отвечающий за речь участок мозга, – способен вернуть ей счастье общения.
…Тогда, в новогоднюю ночь, преисполненный самых нежных отцовских чувств, слегка выпивший в «Астории» после удачного налета Тихий переоделся в приготовленный загодя костюм Деда Мороза, пошел в детскую и разбудил уснувшую в обнимку с плюшевым медвежонком Аленку, чтобы поздравить и подарить долгожданный подарок – специально заказанную фарцовщикам и доставленную самолетом из Праги большую говорящую куклу.