Он проверил винтовку, тихо отодвинув затвор. В патроннике виднелась пуля – красотка с медным носиком.
Бесшумно, шаг за шагом, он возвращался к дерену. Неожиданно раздался рев, и черная пантера, из раскрытой пасти которой еще капала кровь, бросилась на Нильсона. За долю секунды до выстрела Нильсон сумел оценить размеры и мощь зверя. Это была действительно самая крупная патера из всех, что он встречал. Потом – трах! – и медноносая красотка прошла сквозь небо в мозг животного. Летящее тело пантеры отбросило Ласу в заросли, но он успел отводом винтовки защититься от когтей.
Он быт полностью расслаблен – единственный способ уцелеть в подобных ситуациях.
Нильсон выбрался из-под тяжеленного тела судорожно подергивавшегося черного леопарда. Пасть зверя смердила, как сточная канава. Он почувствовал боль в левом плече. Надо же! Этот мерзавец все-таки достал его. Он ощупал пальцем рану. Ничего страшного, и даже хорошо, что это увидит Гуннар. Гуннар это оценит, особенно узнав, что носильщики мертвы. Все во имя любви к его дражайшим мартышкам!
У подножия дерева Ласа заметил останки носильщиков. Отлично. Пантера потрудилась над ними так, что не осталось никаких следов избиения. Зверюга явно была голодной. Вот и хорошо. Ведь иногда пантеры не нападают. В отличие от красавца-буйвола.
К тому времени, когда Ласа добрался до больницы в населенном пункте, именовавшемся на карте городом, там уже все знали. Все, что он рассказал в деревне, а местные жители нашли останки носильщиков.
Из деревни его уведомили, что в благодарность посылают шкуру пантеры и двух живых свиней. Ласа Нильсон показал подлинную щедрость, ответив, что передает шкуру вдовам погибших.
– Пусть они продадут ее, – печально сказал он. – Как жаль, что их мужей не вернуть.
Свиней он оставил себе. Он любил свежую свинину.
Ласа появился в больнице, когда доктор Гуннар Нильсон осматривал ребенка, страдающего коликой, и давал наставления его матери. Гуннар был на полдюйма выше и старше на шесть лет, хотя выглядел на все семьдесят. По тонкому загорелому лицу разбегались глубокие морщины, в бледно-голубых глазах была грусть. Из года в год он вынужден был повторять пациентам, что почти ничем не может им помочь. Его больница была лишь одним названием. В ней не было операционной, а новые антибиотики расходились по большим городам и богатым людям. Гуннар Нильсон мог только дать совет и что-нибудь из местных средств, которые, несмотря на свое мифическое могущество, помогали лишь психологически.
– Я занят. Пожалуйста, зайди через несколько минут, – сказал Гуннар.
– Я ранен, – с упреком сказал Ласа. – Хоть я всего лишь твой брат, я все-таки ранен.
– О, прости. Сейчас я тебя осмотрю.
Гуннар попросил женщину с ребенком зайти попозже. Он не хотел никого обижать, но в больницу прибыл раненый.
Доктор Нильсон прижег рану, так как в его распоряжении не было ни одного достаточно сильного антисептика. Он накалил нож на углях. Ласа не издал ни единого звука, а когда увидел, что ноздри брата ощутили запах паленого мяса, сказал:
– Я понимаю, как тебе трудно. Будь у тебя надлежащие медикаменты, ты мог бы лечить людей, а не наблюдать за тем, как они умирают.
– То, что мы здесь делаем, Ласа, все же лучше, чем ничего.
– Обидно делать меньше, чем можешь. Обидно и несправедливо, потому что люди умирают из-за нехватки денег.
– С чего это в тебе вдруг проснулось милосердие, Ласа? – поинтересовался Гуннар, умело перевязывая плечо дешевым бинтом, так, чтобы ткань позволяла ране дышать и вместе с тем предохраняла от загрязнения
– Возможно, это не милосердие, брат. Может быть, это гордость.