Огонь-Догановский скользнул взглядом по согбенной спине цирюльника, который заново намыливал щёки хозяина, и начал:
– Тут с князем Львовым, не доезжая Петербурга, неприятность вышла…
– Да что ты мямлишь? – хмуро процедил Николай Петрович. – Говори толком! Какая неприятность?
– Сергей Лаврентьевич ехал из Москвы, вёз француза Гарнерена, который на шаре воздушном полететь должен…
– Знаю! Дальше, дальше!
– Откуда ни возьмись, напали на них лихие людишки, четверо. Самые здоровые, каких только себе представить можно…
– И что? Перепало князю? А француз, небось, от страха в штаны наложил, так?
– Так, – Василий Семёнович вздохнул, – да не так. Сперва Гарнерен пытался поклажу спасти – вот и получил от души. Не слишком сильно, но чтобы навсегда запомнил. Князь выскочил, с ним тоже потолковали, и всё бы ничего… Только порубили разбойничков-то.
– Что ты городишь? – Николай Петрович нахмурился ещё больше. – Кто порубил? Старый хрыч отродясь без охраны ездит! Да у него на гайдуков и денег нет. Эти твои разбойнички что, дети малые?
– Разбойнички вовсе не мои, – шляхтич укоризненно показал глазами на цирюльника, – но злодеи знатные, клейма ставить негде. Только появился какой-то американец, виртуозный фехтовальщик, и в минуту положил троих. Главный чудом ушёл…
– Американец?! – почти крикнул обер-прокурор и вскочил. – Пшёл вон! – велел он цирюльнику, вырвал у него полотенце и резкими движениями стал стирать с лица мыльную пену. – Жди, после позову… А ты, любезный, расскажи-ка мне всё ещё раз с самого начала. Да побойся ерунду болтать, не зли меня лучше!
Оставшись наедине с обер-прокурором, Огонь-Догановский говорил уже без опаски.
Дело поручил ему Николай Петрович нехитрое: подкараулить князя Львова с Гарнереном, хорошенько припугнуть обоих, а воздушный шар изрезать и амуницию повредить. Старого генерала, понятно, на испуг не возьмёшь, но история должна получиться совершенно некрасивая. Соплеменники побитого француза увидят лишний раз, что их в России не жалуют, а полёт в любом случае сделается невозможным…
…и это главное: молодой горячий государь не станет ждать, пока починят шар – даже если окажется Гарнерен таким настырным. Отменит Александр Павлович высочайшее разрешение на полёт и велит деньги за билеты вернуть. А там уже близкое окружение подскажет, что наплёл ему князь Львов с три короба про героического воздухоплавателя да про путешествия по небу. Враки всё это, и с французами дело иметь ни к чему: далеко пока человеку до птицы, аппараты летательные несовершенны… Права была государева бабушка Екатерина, когда называла аэроманию бесплодной и ненужной!
А князь Львов, помимо хорошей оплеухи с крушением очередной его выдумки, получит ещё хороший урок. Нечего якшаться с французами и против англичан выступать! Он же при каждом удобном случае ввернуть норовит: мол, Британия – исконный враг России, даже не с петровских времён, а со времён царя Иоанна Грозного ещё! Вот Франция, говорит князь, другое дело: сколько с французами нас ни стравливали, а всё одно – союзники они нам. Родственные души…
Выжил старик из ума, одно слово. Лезет поперёк дороги, мешает политике – и по карману крепко бьёт тем, у кого с британцами свои дела. Николаю Петровичу, например, бьёт по карману. А Николай Петрович этого очень не любит.
– Я же не абы кого, я Кривого послал, – оправдывался Огонь-Догановский, – и он с собою лучших взял. По ним верёвка давно плакала, никакого чёрта не боялись! И место выбрали – лучше не придумаешь. Ну всё как по маслу! Надо же было американцу откуда-то вылезти…
Резанов отшвырнул полотенце и рявкнул:
– Что ты заладил! Американец, американец… Это Кривой тебе сказал, что на них напал американец? А он откуда знает?
– Тот сам так назвался.
– По-русски?!
– По-русски, Николай Петрович. Откуда Кривому по-английски понимать? С виду, сказал, дворянин – при шпаге. И по-нашему говорит чисто.
Значит, американец… Николай Петрович задумался. Об Америке и американцах ему, кажется, было известно всё. Тогда какой такой американец гарцует на подъезде к российской столице, суёт свой нос куда не надо и тычет шпагой обер-прокурорских разбойничков?!
Что ж это за американец, о котором ничего не знает сам Резанов?!
Глава III
Победа была полной.
Гарнерен, облокотившись на Семёна, поковылял в экипаж – приводить в чувство супругу. Князь и его спаситель озирали поле боя.
Два заколотых разбойника уже не дышали. Бородатый детина распластался возле телеги: получив сокрушительный удар оглоблей, он приложился напоследок виском к ступице колеса и теперь слабо подрагивал в агонии.
– Собаке собачья смерть, – безразлично сказал молодой человек и склонился над главарём.
Бандит в синем армяке неподвижно лежал ничком. Волосы на затылке слиплись от крови: князь от души огрел его камнем. Но лишь только молодец перевернул мужика навзничь – тот вдруг вцепился ему в лацканы сюртука, повалил на землю, а сам вскочил и бросился бежать в придорожный лес.
За ним никто не погнался. Молодой человек сел, с переливами длинно свистнул в четыре пальца и закричал, как на псовой охоте:
– Ату его!
Расхохотался, встал и засвистел снова.
Люди в сражении и особенно после боя ведут себя по-разному. Этот юноша показал себя храбрецом; крови не боялся, держался прекрасно – и всё больше нравился генералу.
– Я князь Сергей Лаврентьевич Львов, – сказал старик, – позвольте узнать и ваше имя. Вы в самом деле американец?
– Гардемарин граф Толстой Фёдор Иванович, – лихо отрапортовал молодец и щёлкнул каблуками. – К вашим услугам!
Подкрепляя окрики ударами шпагой плашмя, граф согнал ленивых возниц с насиженных мест и заставил сложить трупы разбойников на обочине. Одного возницу оставили стеречь их до приезда полиции, другой на телеге потащился вслед за экипажем в город.
Толстой привязал своего вороного к запяткам княжеской колымаги, под присмотр Семёна, а сам забрался на ко́злы. Кучер был крепко напуган соседом: мало того, что молодец расправился с несколькими разбойниками, так ещё всю дорогу то лупил его эфесом шпаги по спине, чтобы ехал быстрее, то недобро скалился и грозил обрезать уши. Сергей Лаврентьевич с улыбкой подумал, что граф Фёдор Толстой похож на графа Алексея Орлова в молодости – красавца, богатыря, забияку и весельчака. Разве только в размерах уступал Толстой легендарному сподвижнику императрицы Екатерины: Орлов был гигантом, Фёдор Иванович же рост имел не выдающийся.
Стараниями графа до Петербурга добрались в два счёта, почти наверстав время, потраченное в схватке. Князь настоял, чтобы поехали к нему: один из давних друзей отвёл Сергею Лаврентьевичу флигель в столичном особняке. Вызван был врач – осмотреть повреждённую руку князя; после гостям подали сытный обед.
– Мне жаль вашего платья, – сказал князь.
– Увы, загублено бесповоротно, – согласился Фёдор Иванович. – Ничего, карты меня любят. Нынче же буду играть и как-нибудь на новый сюртук напонтирую. А скоро пора форму офицерскую заказывать. Надену – и уж снимать не стану.
Действительно, Толстому днями предстоял выпуск из Морского кадетского корпуса. Он ещё не знал, как сложится его судьба, но и не утруждал себя предположениями. Известное дело: был гардемарином – произведут в мичманы, и пошла служба!
– Мечтаете о ратных подвигах? – поинтересовался старый генерал. – Впрочем, что за глупости я спрашиваю… Конечно, мечтаете! Да и кто не мечтал в вашем возрасте? Небось, сочинением де Сандра́ зачитываетесь?
О, да! Куртиль де Сандра был с детства любимым автором графа: настольная книга Фёдора Ивановича носила длинное интригующее название «Воспоминания господина д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетёров, содержащие множество частных и секретных вещей, которые произошли в правление Людовика Великого».