Так мы стали юридическими лицами, только без бухгалтерии и отдела кадров.
Огневая подготовка с ним – это длиннющие лекции, что патрон стоит как булка хлеба, а сколько мы хлеба, сволочи косорукие, сожрали своей бесцельной стрельбой? Кулак у него был огромный, он складывал кукиш и объяснял:
– Вот она, мушка-целик. Проводим мнительную прямую.
Курсовой офицер у нас был из потомственной генеральской семьи, слушал «битлов», был гламурный и тоже мечтал стать генералом. У нас он перекантовывался перед карьерным взлетом. Потом попал в одну серьезную контору, был откомандирован в одну тихую страну в Европе, попал под шпионский скандал и был выдворен под фанфары. В той конторе он, наверное, и по сей день. На стрельбище ему Ш. орет:
– Старлей, быстро сюда!
– Вы почему на меня кричите? – возмущался курсовой. – Я все же офицер!
– Говно ты, а не офицер!
Притом «говно» произносилось со смаком и слышалось как «хоф-фно» – с ударением на первый слог.
Отдельная песня было физо. В основном бег – бегали мы как лошади. У нас преподаватель был – по-моему, чемпион мира или Олимпиады по марафону. Он мечтал сделать из нас марафонцев, подгоняя на занятиях: «Так, километр бежим, быстренько так… Теперь километр отдыхаем легким бегом… Километр бежим, так быстренько…»
С беготнею у меня всегда было плоховато. Вот с гирями нормально – руки сильные. А с беготней на все дистанции, лыжами и метанием гранаты совсем швах. И меня постоянно оставляли тренироваться в субботу-воскресенье, загоняли в спортзал, где я любовался на наших качков, тягающих блины, и каратистов, молотящих по груше.
Помимо учебы, мы старались соответствовать понятию «человек думающий, образованный». И, кстати, командиры эти устремления разделяли. Например, вырваться в увольнение было затруднительно, но если ты брал пару билетов в театр, то тебя туда пускали группой. Пускали и в музеи. У нас была хорошая библиотека, и мы читали и классику, и новомодные книги. И Маркеса, и Стейнбека.
– Дайте мне Маркеса, – снисходительно вещаю я.
– Вам какой том? – спрашивает библиотекарша, подозрительно глядя на меня.
– А что, у вас их много? – с надеждой и интересом осведомляюсь я, зная, что книги Габриэля Маркеса дефицит и вот так сразу их получить – это просто везенье какое-то.
– Много! Молодой человек, не морочьте голову и говорите, какой том Карла Маркса вам нужен!
Зачитывали некоторые книги до дыр. Затевали дискуссии. Чуть ли не до мордобоя доходило: какой поэт лучше высказал метания Серебряного века и какой перевод Шекспира интереснее. Притом это считалось как бы обязательным – быть культурным и широко образованным, хотя тоже всякие у нас попадались – некоторые были явно не отягощены излишними мыслями и знаниями. Но запрос на интеллект имелся.
Постоянно нам привозили лекторов на скользкие темы. Помню политобозревателя Бовина, который забылся и начал такое молоть, что для нас попахивало бы знакомством с особым отделом. Привозили артистов. Показывали фильмы. В общем, старались делать из нас относительно разносторонних людей, за что я благодарен моей альма-матер.
Глава 7
Насмеши прапорщика
Если у тебя чего-то нет, скажи об этом прапорщику, насмеши его.
Материально наша обалденная элитарная престижность не ощущалась никак.
Взять нашу столовую. В отличие от столовок войсковых частей, где за деревянным столом сидело по десять бойцов и ели они алюминиевыми ложками, у нас внешне все вроде бы было чинно и благородно. Располагались мы по четыре человека за столом, столовые приборы были из нержавеющей стали. Но вот сколько потом я ни ездил по войсковым частям, нигде не видел, чтобы кормили настолько отвратно. В алюминиевых бачках нам раздавали свалявшуюся перловку или макаронные рожки, такие склизкие, что мы их для пущего аппетита сравнивали с опарышами. На стол на всех ставилась одна миска якобы с мясом, где в каком-то машинном масле плавали куски неопределенного происхождения, часто со щетиной.
Шрам на моей руке – это я порезался, когда таскал замороженные до каменного состояния австралийские туши то ли кенгуру, то ли баранов – еще с пятидесятых годов, из госрезерва, которыми нас кормили. Тайна, что это было за мясо такое, так и осталась до конца не раскрыта.
По воскресеньям нам давали вареные яйца. Уж ими мы наедались вдосталь, поскольку ели за себя и за своего боевого товарища, находящегося в увольнении в городе. По самым большим праздникам давали котлеты, по вкусу годные, но настолько это было редко – мы в ресторан «Пекин» чаще ходили.
Спасением был чипок – так назывался в народе буфет. Там мы обычно покупали яйца с майонезом или просто сырое яйцо, которое разбалтывали в стакане, мешая с накрошенными кусками хлеба. А еще там были шикарные эклеры. Правда, это все стоило денег, а получали мы тогда по семь рублей в месяц, на старших курсах по пятнадцать. Но на столовке нашей долго не протянешь. Так что тратили деньги на еду.
Объяснялось это безобразие со жратвой просто. Зампотылу был армянин-полковник в шапке-аэродроме и очень богатый.
Прапорщики наши – это отдельная песня. Они как мыши опустошали вещевые склады. Куда они девали сапоги, наволочки, простыни – просто непонятно. Но воровали они неустанно и неразборчиво – все, что попадется на глаза. Ходил анекдот – все, что создано советским народом, принадлежит прапорщику.
Закончилось все это дело для них плачевно. Схема была такая. Разворовываешь львиную долю своего склада в Военном институте. Перед ревизией звонишь такому же прапорщику из Академии Фрунзе и из других академий и завозишь грузовиками с их складов имущество, чтобы отчитаться перед комиссией. Когда же у них проверка, помогаешь тем же. Особисты, видимо, прочухали это, и были организованы одновременные встречные проверки во всех академиях. С последующими уголовными делами.
Наш военный историк, будучи дежурным по институту, помню, поймал прапорщика, тащившего домой украденный солидный шмат мяса, и чуть ли не пинками гнал его по территории. Правда, и после этого мяса в тарелках больше не стало.
Впрочем, сапоги яловые нам давали, обмундирование тоже, так что страждущими мы не выглядели. Только первые два курса воровали друг у друга хлястики для шинели. Стоит одному хлястику пропасть, как все начинают снимать их у соседей, потому как без хлястика нельзя – нарушение формы одежды.
У нас были некие отмечающие срок службы маркеры, кроме курсовок на рукаве. Распущенные ремни, как у дембелей в армии, были не приняты, хотя на первом курсе все ходили затянутые, потом ослабляли, но не до безобразия. А вот сумки – это другое дело.
Для тетрадей и учебников нам выдавали клеенчатые сержантские сумки – на вид страшненькие, да и в них мало что помещалось. Но командиры следили, чтобы ходили именно с ними. На втором курсе нам позволили менять их на кожаные офицерские. А родители у многих были офицеры, поэтому и отдавали своим детям солидные такие сумки. Но это было еще так, шуточки. Настоящий престиж начинался с четвертого курса, а у «переводов» – со второго-третьего. Когда появлялись портфели типа «дипломат». Обычные кожаные чудовища из советского ширпотреба не котировались. Вот «дипломат» – это да. Тогда в ходу были индийские «Вип» – стоили дорого, да еще и дефицитные, но мы их доставали и сразу переходили в категорию людей серьезных.
Но за «переводами» нам было не угнаться. Они во время заграничных практик накупят таких «дипломатов», которых в России и не видывали – с отливом, роскошными замками. Это было как бы обозначение – кто есть кто. Мы завидовали. Но без злобы.
Глава 8
Общага
На четвертом курсе нам объявили, что мы теперь взрослые люди. Мы оставили казарму и переехали в общагу – такое многоэтажное здание на территории института, где были комнаты на два-четыре человека и один санузел на две комнаты. Ну, роскошь просто нереальная.
Эту общагу переводчики прозвали «Хилтоном». Еще более приятным выглядело то, что нам, кто по полгода без увольнительных сидел и города не видел, разрешили ночевать дома. В девять, после самоподготовки, уезжаешь. И приезжаешь аж к восьми утра. Ну, шикарно же! На метро покатаешься, на людей в гражданской одежде посмотришь. Себя покажешь, такого красивого.