Работает.
— Мои поздравления, Бругер. Теперь ты должен как минимум вымыть полы и купить новый чайник.
Реагирую на его насмешливый, безумно довольный собой голос, как змея на мельтешащую прямо перед мордой добычу.
Броском вперёд.
Неуклюжим, слишком стремительным для того, чтобы обогнуть стол, а не впечататься в него и, даже не заметив вспыхнувшей боли, с силой толкнуть этого гадёныша в грудь.
— Это ты сделал!
Его отбрасывает неожиданно сильно, почти на полноценных два шага, и накрытый крышкой стакан с кофе, что он держит в пальцах, лишь чудом не расплёскивается. Выпрямляется как ни в чём не бывало, оттягивает с галстука невидимую миру пылинку и уточняет:
— Вернул чайник на его законное место? — В голосе столько услужливой любезности, что я закипаю, как тот самый проклятый, воняющий жжёнкой чайник. Я закипаю настолько сильно, что готов просто наброситься на него и бить, пока не отпустит. — Да, это я сделал. Люблю, когда вещи стоят на своих местах.
— Ты мне комп едва не спалил! — ору так, что Сидни вздрагивает и делает полшага назад. Выглядит, по меньшей мере, ошарашенной и вряд ли хочет встревать или принимать чью-то сторону. — Комп, все домашки и курсовые, долбоёб!
Последнее вырывается по инерции, но я не спешу ругать себя или закусывать слишком длинный язык. Напротив, желаю выдать чего похлеще и никак не могу выбрать.
— Как ты неосторожен со словами. — Качает головой и так неприкрыто злорадствует, что я теряюсь даже. — Попахивает новым штрафом.
— Да на хуй себе намотай этот штраф! Ты совсем ёбнулся?!
Выдержкой и не пахло, руки всё ещё трясутся, перед глазами так и маячит залитая вусмерть сумка. Столько рукописного текста просто по…
— А это уже тянет на полноценный повод для увольнения. — Поправляет оправу на переносице, и едва ли не впервые в жизни мне так хочется въебать кому-то настолько сильно. И весь смысл тут в этой незначительной оговорке. Не первый, но почти. И именно это и помогает мне немного прийти в себя. Знание того, что Блоха и близко не мудак всей моей жизни. Были и много хуже.
— Да ради всего святого дерьма, — шиплю почти в его лицо, побрезговав приближаться, и стаскиваю наконец форменную, тонкую и промокающую куртку, комкаю её и швыряю прямо в образовавшуюся лужу. — В гробу я видел и тебя, и такую работу!
Огибаю стол, чтобы ещё раз убедиться, что всё работает, а он шикает на так и не отмеревшую девушку:
— А ты что стоишь? Кто будет смотреть за кассой и обслуживать посетителей?
Сидни качает головой, сочувствующе кривится и скрывается за дверью, осторожно притворив её за собой. А у меня всё ещё мелко подрагивают пальцы и как-то нездорово тянет вцепиться в телефон. Просто сжать и провести подушечками по прохладным граням.
Просто чтобы натянувшаяся внутри струна перестала вибрировать.
Этот же, приглядевшись, подходит ближе и останавливается по другую сторону стола. Глядит на меня с каким-то затаённым злорадством во взгляде и вдруг не спеша вытягивает руку вперёд. Ту самую, в которой так и держит стакан с кофе.
И я даже подумать не успеваю, как переворачивает его.
Слетает крышка, густо пахнет только что перемолотыми кофейными зёрнами… а я просто стою и смотрю, как тёмная дымящаяся жижа растекается между кнопками, забивается под них, а экран, мигнув пару раз, гаснет.
Вот теперь запах жжёного пластика становится невыносимым.
Вот теперь, смешавшись с терпкой арабикой, едва ли не выворачивает меня наизнанку.
А я просто стою на месте, всю деятельность своего организма сведя до моргания. Веками вверх-вниз. Туда-обратно. Могу поднять голову только спустя вечность, и то, сколько ни пытайся сощуриться, всё равно картинка безумно мутная.
Улыбается мне почти ласково и, должно быть, думает даже коснуться плеча или щеки, но решает не рисковать целостностью пальцев. Ограничивается выражением лица и, понизив голос, доверительно тянет:
— Здесь камер нет. Ты ничего не докажешь.
Склоняет голову набок и, будто бы не он только что уничтожил к херам результат моей многомесячной работы, задумчиво добавляет:
— Да, чтобы заработать на ремонт такой игрушки — придётся постараться. Можешь начинать прямо сейчас. Прибери тут всё, а я, так и быть, просто спишу этот чайник. И не благодари.
Выходит, но, в отличие от Сидни, не щёлкает дверной ручкой. Уходит в просто восхитительном настроении, а я всё никак не могу выдавить из себя хотя бы слово.
Я всё продолжаю стискивать телефон.
***
Запускаю пальцы в волосы и сжимаю так сильно, будто бы хочу выдрать клок, что будет весьма проблематично, учитывая, что всё ещё недостаточно оброс. Запускаю пальцы в волосы, пропускаю пряди сквозь них и нахожу в этом какое-то странное медитативное успокоение.
Буквально липну, бесконечно совершаю одно и то же движение, всё сильнее горбясь, восседая на краю вовсе не предназначенного для этого стола.
Так и тянет начать ещё и раскачиваться, но грохнуться на пол и отбить зад — меньшее, чего мне бы сейчас хотелось.
Словно в какой-то транс впал. Эмоциональную кому. Ноут, которому вряд ли уже что-то поможет, так и стоит на противоположном краю столешницы. Рюкзак — около ножки.
Всё так же, только лужи и кофейных разводов на полу больше нет — спасибо Сидни, которая, освободившись, ни слова не говоря, схватилась за швабру.
После полуночи в зале почти всегда тихо, да и телефон отчего-то не звонит. Уже как два часа ни одного заказа.
Правда меня это больше ебать не должно ну просто никак. Чёрта с два я когда-нибудь вернусь сюда после того, как выйду на улицу.
Чёрта с два…
Знать бы ещё, что мешает мне собрать вещи и свалить прямо сейчас.
Позднее время? Закрывшаяся подземка? Треклятый, по рукам и ногам сковавший ступор? Который я сам упорно не желаю отпускать, потому что тогда придётся как-то решать возникшие проблемы?
Камер, мать его, действительно нет. Свидетелей тоже.
Есть только ёбнутый Блоха и я, который никому ничего не докажет.
— Конченый… — бормочу себе под нос, и Сидни поворачивает голову. — Какой же он конченый.
Сочувствующе поджимает губы и, подойдя ближе, осторожно касается моего колена. Блоха, по обыкновению, отирается на кухне или же вышел с чёрного входа и ведёт какие-то одному ему известные и страшно важные телефонные разговоры.
Уёбок, блять.
Забил бы этим самым грёбаным ноутом, а после размахивал психиатрическим заключением и требовал условного срока.
— Уверен, что ничего нельзя сделать? — указывает взглядом на хромированный бок умершей «игрушки», и я могу только шумно выдохнуть.
— Почему же, всегда можно что-то сделать. — Поднимаю голову и, нахмурив лоб, встречаюсь с ней взглядами. — Если у тебя есть денежное дерево. Отшелушишь мне пару сотен баксов со своего?
— А если взять заём? Попробовать занять у кого-нибудь?
— Попробовать можно. Да только…
Только сама мысль о том, что у меня СНОВА могут быть какие-то долги, приводит меня в ужас и вызывает приступ совершенно нездоровой дрожи и такого потоотделения, что ни один дезодорант не поможет. И разумеется, никогда об этом не расскажу. Ни ей, ни кому-либо ещё.
— …времени совсем мало. Хотя можно попробовать вытащить информацию, если жёсткому диску не пришёл пиздец.
— Уже не так плохо, правда?
Кисло улыбаюсь в ответ пытающейся приободрить меня девушке и, заслышав, как звякнул дверной колокольчик, мотаю головой в сторону микроскопического коридора, ведущего за стойку:
— Давай иди. Клиент сам себя не обслужит.
Показывает мне кончик языка и, отставив швабру, спешно скрывается, моет руки в микроскопической раковине.
— Что-то не нравится мне, как это звучит, — делится мимоходом и, выходя, оставляет дверь открытой. Думаю даже встать и закрыть, чтобы те, кто решил пожрать в столь поздний час, на меня не пялились, но апатия снова берёт своё.
Горблюсь и утыкаюсь взглядом в носки кед. Правый явно собирается расклеиться. Вон уже и трещина пошла. Волшебно просто. А как вовремя!