Немного передохнув, он сел и принялся раскладывать маленький костерок. Вода у него ещё была в запасе, но следовало создать хоть какую-то защиту. Во всяком случае, он слышал по ночам различные шорохи и рев какого-то крупного зверя.
Уже совсем стемнело. Снаружи свистел ветер, и стонала почти по-человечески земля. Иногда порывы проникали в пещеру, грозя задуть чахлый костерок. Левассер, шипя от боли, вырезал обсидианом по начавшим подживать ранам на руке. Боль помогала собраться с мыслями, хотя то и дело воспоминания накатывали, унося его прочь из Ада, в маленький домик на отшибе, где он был впервые в жизни по-настоящему счастлив…
[Ад Левассера]
…Они вернулись в дом, и пират запер дверь на засов, чтобы никто не мог их потревожить. Луис заметно нервничал, хотя и старался держаться со своим обычным гонором. Уже в прихожей Левассер бесцеремонно припер его к стене и поцеловал, вначале почти невинно – губы к губам, а потом уже глубоко, ощущая пряный вкус слюны и мягкость ответной ласки. Ошеломленный испанец не пытался сопротивляться, только руки положил ему на плечи, словно пытаясь оттолкнуть. Левассер отстранился, глядя в затуманенные голубые глаза.
– Ты такой красивый, – пробормотал он, поглаживая через плотную ткань штанов промежность Луиса, – ты не представляешь, какой ты…
В спальне он толкнул своего прекрасного пленника на постель, опустился над ним на колени и ухмыльнулся. Луис прикусил губу, глядя на него со страхом и возбуждением – смесь, рванувшая не хуже пороха. Левассер расстегнул пуговицу на его штанах и вытащил из подштанников ещё мягкий член. Коснулся губами, затем обхватил и втянул в рот, прижав языком. С губ Луиса сорвался протяжный вздох. Он положил руку на затылок пирату, но не настаивал, лишь перебирал шелковистые волосы. Левассер сосал медленно, стараясь вобрать целиком пока ещё мягкую плоть. Он помогал себе пальцами, поглаживая подтянувшиеся яички. Член Луиса не был слишком большим, поэтому Левассеру не пришлось давиться им. Он с удовольствием вслушивался в стоны и невнятные вскрики Луиса, прилагая все усилия, чтобы совершенно лишить беднягу самообладания. В голове у него теперь не укладывалось, как он мог быть так слеп, как мог не видеть той страсти и нежности, с которой смотрел на него Луис. И сейчас, чувствуя в волосах его пальцы, Левассер глаза закрывал от удовольствия. Было чертовски странно ощущать это, он не мог бы даже объяснить природу своего чувства. С женщинами он никогда не церемонился, брал, когда хотел, и не было девки, которая бы ему отказала. Он никогда не любил ни одну из них, быть может, только одна или две затронули какие-то чувства в нем. Но сейчас все было иначе. И изящный изнеженный пришелец из ниоткуда лежал в его объятиях, такой покорный, теплый, открытый для любви. Он ничего не требовал, ни на чем не настаивал. Просто отдавался тому огню, что горел в нем. Левассер не торопился брать его, хотелось, чтобы любовник метался, молил о слиянии, чтобы его губы сами искали губы пирата. Неожиданно жаркий горячечный стон заставил его содрогнуться от череды мгновенных чувств. От леденящего ужаса до глубокой нежности.
– Ты – гибель моя, Оливье, – словно в каком-то забытьи произнес Луис, – ты – гибель моя!
Левассер подвинулся и накрыл его своим телом, обняв и наслаждением ощутив ответное объятие. Он не мог понять себя, свои чувства. Он никогда за все годы своей жизни не испытывал любви, и теперь ему было трудно осознать, что именно любовь поселилась в его сердце. Любовь, которая прокралась как вор, заполучив его, захватив и возродив тот жалкий ошметок невидимого, который звался его душой. Ошметок, который, как думал Левассер, был окончательно растерзан и уничтожен его учителем Оллонэ.
– Не уходи, Лив, – словно в забытьи застонал Луис, обнимая его, прижимая к себе с силой, которую было трудно заподозрить в столь изнеженном создании.
Левассер приподнялся, глядя на него мутными от желания глазами. Его бедра лежали на бедрах испанца, напряженные члены соприкасались.
– Только если ты захочешь, – прошептал Левассер, покрывая поцелуями лицо и шею Луиса.
Вместо ответа Луис притянул к себе его лицо, обняв ладонями и прижавшись ртом ко рту пирата. Это поцелуй, больше похожий на неумелую ласку ангела, совершенно уничтожил ту легкую, невидимую завесу, что ещё разделяла любовников. Левассер бросился в слияние с головой, совершенно потеряв все представления о времени и пространстве. Он ласкал Луиса так, как не ласкал ни одну из женщин в своей жизни. Его губы касались тела испанца в самых чувствительных местах. Он приходил в неистовый восторг, слушая стоны и мольбы, видя густой румянец на его щеках. Ни одна из его женщин никогда не краснела, отдаваясь ему. Ни одна не закрывала лицо ладонями, смущаясь его откровенности, ни одна не ласкала его так нежно. Лишь однажды Луис подобрался, напрягшись, видимо, во власти страха, но почти сразу обмяк и обхватил Левассера, гладя его спину. Пират совершенно потерял голову.
– Тише, не бойся, – прошептал он, осторожно освобождая любовника от остатков одежды. –Я никогда не причиню тебе зла.
========== 4. ==========
«Дверь» содрогалась под ударами рвавшихся в пещеру чудовищ. Луис не мог даже стонать от ужаса. Он плохо помнил молитвы, не особенно верил в Бога, но то, что происходило сейчас снаружи, не могло быть ничем иным, кроме как Адом в самом страшном его проявлении.
Крики отца снаружи переходили в свирепый, полный ненависти вой, от которого было не скрыться. Снова всплыла в памяти их последняя беседа, после того, как он сделал предложение сеньорите Морено. Как вопил отец, узнав, что в приданое невесты входит отдельный дом, где будут жить молодые. Луис прикладывал все усилия, чтобы не вспоминать тех слов, что выплевывал ему в лицо Мигель Рамон. Нежелание терять постоянного любовника и утеху, к которому примешалась жестокая собственническая ревность, взбесили окончательно свихнувшегося старика до такой степени, что когда Луис объявил ему, что уйдет в любом случае, старшего Рамона хватил удар. Но Мигель Рамон не был бы самим собой, если бы напоследок, перед самой своей смертью, не уничтожил надежду Луиса на нормальную жизнь. Полупарализованный, рискующий получить ещё один удар, уже смертельный, старый ублюдок все-таки написал то проклятое письмо…
– ТЫ МОЙ, ЛУИС! МАЛЕНЬКАЯ ДРЯНЬ! ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ!!!!!!!!!!!!!
Луис застонал и втянул голову в плечи, зажав уши пальцами. Он судорожно пытался переключить воспоминания на то, что было после его первой смерти. Это удалось лишь после очередного глотка горькой сернистой воды.…
…Он едва не сошел с ума, задыхаясь под сумасшедшими ласками пирата. Стыд и полученные в детстве уроки ненависти и презрения поначалу стояли между ними. Будь Левассер хоть немного грубее или невнимательнее – Луис оттолкнул бы его. Но красавец-пират смотрел на бывшего алькальда такими глазами, что было ясно, насколько сильно он жаждет этого слияния. Его руки были нежны, его губы были нежны. Никогда за свою жизнь Луис не чувствовал столько теплоты от человека. В детстве родная мать брезгливо отталкивала его, когда он приходил обнять её и пожелать доброго утра. А отец… лучше было не вспоминать о том, что говорил и делал отец. И его поступки словно заклеймили его, сделали неприкасаемым, презираемым в родной семье. Вся любовь доставалась на долю Винсенте и других братьев и сестры. На его же долю выпали темные углы, синяки на бедрах и полные презрения взгляды домашних, когда он шел мимо, пытаясь оправить разорванную одежду. Даже при короткой мысли об этом Луис подобрался в комок, сжавшись от стыда и боли. Но жаркие поцелуи и ласки Левассера отогнали тягостные воспоминания. В объятиях этого человека, безжалостного пирата, убийцы, Луис чувствовал себя абсолютно цельным, наполненным счастьем и теплом. Он все ещё ощущал стыд и смущение, когда француз целовал его обнаженное тело там, где даже сам он избегал себя трогать.
– Ты прекрасен, – доносился до его воспаленного сознания голос Левассера, – ты так прекрасен!