А еще оказалось, что из памяти Маргарет выпали многие вещи, которые происходили с ней до четырнадцати лет. И правда, все, что она показала мне в первый раз, в своей бывшей комнате, было, по сути, нарезкой из коротких фрагментов. Теперь я смотрела полную версию фильма, и это было хотя бы любопытно. Хотя и не сказать, что приятно.
Так, к примеру, первый из ее несостоявшихся женихов лорд Уилтхэм действительно был старым извращенцем. Время от времени он приезжал навестить свою восьмилетнюю невесту, сажал к себе на колени и запускал руку под юбку. Маргарет смущенно сжимала ноги и пыталась сползти, но он держал крепко. Как же, стал бы он ждать, пока она превратится в девушку, оприходовал бы сразу после венчания. Если бы смог, конечно.
Или вот Джоанна – служанки шептались, что, умирая, она о детях даже и не вспомнила. Зато звала в бреду Хьюго. Ну что, нормально. Таких страдалиц во все времена хватает: бьет – значит, любит.
После переезда в замок Невиллов почти ничего нового уже не было. Маргарет просыпалась утром, и я знала: сегодня будет это, это и вот это. Хотя иногда путала последовательность дней. Уж слишком все было однообразно. Безумно хотелось перескочить эти годы, словно перелистать страницы уже прочитанной книги.
Наконец отражение доползло до знакомства с Джоном Брэкстоном. Я чувствовала себя, как будто играла роль в школьной постановке про любовь. Причем моим Ромео назначили совершенно не интересного мне мальчика, который, тем не менее, по ходу пьесы меня лапал и целовал.
Пока Маргарет гуляла с Джоном около замка, играла с ним в шахматы, танцевала, я иногда пыталась себе представить, как сложилась бы их жизнь, если бы он не погиб. Наверно, у них было бы штук пять-шесть детей. Джон к сорока годам превратился бы в копию своего отца, рано растолстев и облысев. Кстати, как и Мартин, который, судя по портрету, основательно обрюзг уже к тридцати пяти. Маргарет к тому времени, возможно, стала бы бабушкой и выглядела соответственно. В средние века женщины увядали рано. Краснолицый Джон с бычьей апоплексической шеей ходил бы на кухню щипать за бока служанок, в деревне подрастали бы несколько его бастардов…
На этом месте я обычно обрывала себя. Если человек мне не нравится, это еще не повод подозревать его в том, что бы такого плохого он мог сделать. Во всяком случае, в свои молодые годы он ни одного повода для этого не подал. Наоборот, выглядел вполне достойным и благородным молодым человеком. Сексуально озабоченный? Ну а что еще можно ждать от тинейджера, в котором бурлит гормон? Он еще вполне себя сдерживал.
Я пыталась убедить себя относиться к Джону без брезгливого раздражения, и это почти удавалось, когда они с Маргарет беседовали на латыни о религии или крестовых походах. Или когда он рассказывал о своих придворных обязанностях. Но как только они оказывались вдвоем, и его руки оказывались во всяких неожиданных местах, мне тут же хотелось выскочить из разомлевшей Маргарет и бежать бегом на край света. А поскольку это было невозможно, я пыталась представить себе вместо его рук совсем другие. Иными словами, мысленно изменить жениху с собственным мужем – не абсурд ли? Но получалось плохо.
Хуже всего мне пришлось, пожалуй, в те недели, когда Маргарет лежала в горячке после его смерти. Она была то без сознания, то спала, а я сидела в темноте и отчаянно скучала. Даже когда Маргарет была младенцем и спала большую часть суток, было не так тоскливо.
Потом был визит Роджера, кольцо. Дом Миртл. Несколько месяцев при дворе с чудесной Анной Клевской. Наверно, из всех, кого я встретила в XVI веке, она понравилась мне больше всех. Да, она была совсем не красавицей. Но в ней было что-то необыкновенно ясное, светлое, теплое – кстати, то, что отличало саму Маргарет. Настоящую живую Маргарет. И только такой придурок, как Генрих, мог не оценить чистоту и нежную прелесть своей четвертой жены.
И все же эти прекрасные месяцы были отравлены - пристальным интересом короля, отвращением, страхом. Я ждала момента, когда Маргарет должна была сделать свой выбор, чтобы как следует рассмотреть руины. Был ли это Акко? Но видение не попало в отражение так же, как мысли, чувства и сны. Маргарет просто сидела у окна и таращилась на кольцо, на играющую звезду астерикса. А потом сбросила накидку и забралась под одеяло. На следующий день Генрих начал облизываться на Кэтрин Говард.
================================================
Двенадцать рождественских дней 1541 года – тот момент, с которого начались мои прыжки в прошлое. Третий раз я в теле Маргарет танцевала на одном и том же рождественском балу, смотрела на Генриха в окружении бывшей и нынешней жен, на серьезную леди Марию и смешную рыжую леди Елизавету – копию отца. Гладила щенков, которых дала подержать Анна Клевская. Любовалась снегом за окном Хэмптон-корта.
Что-то было не так…
Нет, внешне не изменилось ничего. Но было какое-то странное чувство… Я не могла сказать, что оно не дает мне покоя. Оно просто было. Неоформленное, неясное, как прозрачный утренний туман. Я не понимала, чем оно вызвано, и это тревожило.
«И ожидание любви сильнее, чем любовь, волнует»[11], - вспомнилась вдруг строчка давно забытого стихотворения.
Какая еще любовь?! Вот только любви в этом мертвом царстве мне и не хватало! Кого тут любить, интересно?
Прошел январь, непонятное ожидание продолжало томить меня. Я пыталось объяснить его себе просто, обрезая бритвой Оккама[12] любые несуразные предположения. Еще два месяца – и появится Мартин. Как бы он ни был мне неприятен, это – возможно! – единственная моя дверь в настоящее. Если ничего не выйдет, я проживу еще почти два года и снова стану младенцем. И так без конца. Хотя, может, и нет. Может, сестра Констанс еще раз освободит меня и превратит в призрак. Уже навсегда. Или все-таки можно будет сделать еще одну попытку захватить тело Мартина? Фильм ужасов какой-то…
И все же это объяснение полностью меня не удовлетворяло.
К середине февраля я наконец перестала притворяться, что жду появления Мартина только в качестве теоретического средства передвижения.
Света, ты рехнулась, да?
Ну а как тогда объяснить это смутное томление, которое охватывало меня, когда я думала о том, что до первого марта осталось совсем немного времени? С чем еще это могло быть связано, если не с ним самим?
Я вспоминала о Тони – и это была грусть и боль. Увижу ли я его снова? Сколько мы были вместе – в общей сложности и девяти месяцев не набежало. Слишком мало… И эти мои мысли о Мартине – я чувствовала себя так, словно уже изменила мужу.
Наконец этот день настал. Мрачным холодным утром Маргарет шла по галерее. Когда ей встретился довольный Калпепер, я мысленно хмыкнула: «Коты прилетели!». А ведь если б Маргарет сделала другой выбор, вполне возможно, именно она стала бы пятой женой Генриха. И назначала бы свидания в своем туалете Мартину Кнауфу. Ну, и, соответственно, окончила бы свои дни так же – на плахе. И мы с Тони не появились бы на свет.
Final countdown[13]. Кэтрин позировала Гольбейну, нетерпеливо ерзая в кресле: то ли от переполнявших ее эмоций, то ли после ночных радостей было больно сидеть. Фрейлины чинно скучали над рукоделием и жались к камину – от окон тянуло холодом. Только Джейн Болейн довольно улыбалась, вышивая в углу. Маргарет в тот момент почувствовала странное смятение, ей стало трудно дышать – Мартин уже шел по коридору. Но со мной-то что происходило? Почему у меня темнело в глазах от волнения?
Маргарет встала, пошла к двери, игнорируя молчаливый вопрос Джейн. Вышла в коридор – и столкнулась с ним. Их глаза встретились. Маргарет прошептала: «Джон…» и сползла по стене. Мне не было никакого дела до Джона и до сходства с ним Мартина, но меня словно захлестнуло горячей волной. Маргарет отключилась, и я вместе с ней погрузилась во тьму.
Пробормотав невнятное немецкое ругательство, Мартин осторожно похлопал ее по щеке. Потом еще раз, уже сильнее. Его рука скользнула по ее шее, пару секунд помедлила на груди.