Прошло уже почти три дня. Кирилл уже начал вполне сносно рисовать портреты и ни разу за всё это время не появился в институте. Ещё больше разгромил квартиру и почти полностью извёл пачку бумаги в пятьсот листов. Так много Кирилл не рисовал за всю свою жизнь... Воин уже не злился, он был в тихом бешенстве. Особенно после того, как к Кириллу опять пришла его девушка: трубку он не брал. Потому что чисто физически не мог: в одной из «гонок» пострадал домашний телефон, а разряженный вдрызг мобильный уже четвертый день сиротливо лежал на заваленном рабочем столе. Оля грозилась даже полицию вызвать, если «этот сумасшедший» не прекратит ей угрожать «своими ножиками». Кирилл только стоял и молча и наблюдал за этими двумя. Как ни странно, но оба ему надоели хуже горькой редьки. С той лишь разницей, что воин умудрился его до печёнок достать своим хамством и цинизмом за какую-то пару дней, а Оля почти за два года своей не умолкающей болтовней и сюсюканьем. А потом, едва дверь за его девушкой захлопнулась, Гвеош начал очередную свою песню, что «у тебя осталось всего четыре дня», «ты ничего не можешь сделать» и что он отрубит ему руки, если его не вернут обратно. Только вот юноша уже стал сомневаться, что эти угрозы притворятся в жизнь. Глупо было бы калечить художника, от которого так много зависит. Да и не исходило от воина никакой угрозы – так, сказочки, которыми пугают детей. Третий день проходил на удивление мирно. Никто ни на кого не орал, даже больше: он со своим вынужденным соседом перекинулся всего-то парой слов. Рисовать у Кирилла выходило уже почти так же, как и в школьные времена. Только создать такой же рисунок, как тогда не получалось. Гвеош покорно сидел, позируя. Даже волосы на затылке собрал, перевязав их хозяйской резинкой. Всё вроде было как обычно, хотя обычным вряд ли могло что-то стать за столь ничтожный промежуток времени. Или могло? К примеру, их ежевечерняя борьба за единственное более-менее удобное спальное место – хозяйскую кровать с проткнутым матрасом. Естественно, Кириллу пришлось спать на раскладушке в кухне. Зато холодильник рядом, как он потом рассуждал, пытаясь по старой привычке найти хоть какие-то плюсы в сложившейся ситуации. На этот раз рисунок… получался. Одно дело рисовать то, что ты себе представляешь, а другое – рисовать реального человека, который сидит перед тобой и пристально наблюдает за каждым твоим движением, прислушивается к шуршанию карандаша о бумагу. Но юноша увлёкся настолько, что этого уже не замечал. Вот-вот он закончит, оставалось заштриховать и наложить тени! На минуту он зажмурил уставшие глаза, а потом отбросил почти готовую работу вместе с папкой, на которой рисовал. – Нет. Я всё равно не могу… Это получается ужасно, – оставалось только обречённо застонать в довершение картины. – Ладно… Подойди ко мне, – воин как обычно потянулся, расправляя затёкшие мышцы, а потом откинулся на спинку стула, заставив порядком расшатанную мебель тоненько скрипнуть. – Зачем? Руки мне отрывать будешь? – Кирилл всё же встал и подошёл. Нельзя было, глядя в синие глаза, не выполнить того, о чём просит этот... человек. – Что-то в этом духе, – Гвеош действительно взял правую руку юноши и поднёс её к своему лицу. – Может быть, так ты лучше запомнишь и сможешь нарисовать… Кирилл вздрогнул, когда прикоснулся к лицу воина. Последняя неосязаемая грань, которая не давала до конца поверить в происходящее, разбита. До этого всё было словно во сне, в кошмаре. Сейчас… Сейчас тоже сон. И ему снится, как он, глядя в пронзительные синие глаза и будто ослепнув от для остального мира, обводит контур чуть изогнутых бровей... прямого носа... складочки у рта… У слегка улыбающихся тонких губ… И ему почему-то кажется, что он чувствует даже то, как бьётся сердце мужчины. Спокойно. Размеренно… Парень сам не заметил, как нагнулся, стремясь… Стремясь сделать что? Попробовать эти губы на вкус? Или отпрянуть, борясь с бешеным сердцебиением и румянцем на щеках?.. Гвеош сидел не шевелясь, так же спокойно глядя на его метания. Ни капли холодности или насмешки в синих глазах. Ещё немного – и в них юноша увидел бы своё собственное отражение, как в заколдованном зеркале. Зеркале, посмотревшись в которое однажды, уже нельзя больше отвести взгляд. Один поцелуй. Даже не по-настоящему – так, просто соприкосновение отчего-то горячих и подрагивающих с жёсткими и обветренными… Нет, ну а что? Каждому художнику нужна муза! И пусть даже принудительно-добровольная! И пусть не муза, а муз. Главное, чтобы был!
Комментарий к 4. “Муз. Добровольно-принудительный”
====== 5. “Что ты наделал?..” ======
Юноша шёл по освещённой жёлтым фонарями улице, то и дело поправляя съезжавшую с плеча лямку рюкзака. Идея прогуляться до круглосуточного магазина, который располагался в двух кварталах от дома, пришла ему почти сразу после того поцелуя. И дело не в том, что Кирилл хотел «разложить по полочкам» собственные мысли и домыслы. Всё гораздо проще: он просто боялся реакции воина, который, казалось, впал в полнейший ступор после того, как их губы соприкоснулись. Студент попросту дал ему время «остыть»… Сам по этому поводу он загоняться не собирался: ничего фатального же не произошло? Конец света не наступил, не прилетели марсиане, даже не умер никто. Хотя последнее было бы весьма спорным утверждением – задержись Кирилл хоть чуточку больше на кухне… Так что бегство было оправдано, и бегством, в общем-то, являлось только формально. Поход в магазин был весьма обоснован: старенький холодильник был пуст подчистую. Съели даже заветренные сосиски и сомнительного вида развесные пельмени, провалявшиеся в морозилке незнамо сколько времени и гордо называвшиеся «Н.З.». Можно было ещё сгрызть лед из камеры, что Гвеош таки порывался сделать, в порыве любознательности, но Кирилл вовремя вмешался и, пригрозив пририсовать войну что-нибудь лишнее, отогнал того от многострадального холодильника. Юноша снова поправил лямку тяжёлого рюкзака, опять так некстати сползшую и оттянувшую ворот его толстовки настолько, что он чуть не начал задыхаться, вовремя этого не заметив. По дороге проехала пара машин, едва не окатив его грязью из лужи, ещё не высохшей после недавнего дождя. Всё как обычно: редкие прохожие безразлично проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. И вправду, после того поцелуя ничего не изменилось. Даже обидно как-то. Он-то ожидал как минимум толпу футбольных фанатов, вооруженных битами и кусками арматуры, которые набросятся на него «вот прям ща», выйдя из-за угла и скандируя что-то вроде: «Смерть гомикам!» – или подобное. Но нет, ничего. Абсолютно. Даже стыда перед девушкой своей Кирилл не испытывал. То ли потому что перестал её таковой считать в свете недавних событий, то ли ещё почему...
Гвеош не стал набрасываться на него с дикими воплями и своими излюбленными стилетами, квартирка вообще казалась пустой. Нет, дверь Кирилл закрывал снаружи, замок был в порядке, значит, воин дверь не открывал. Да и не было у него второго ключа. Но можно же было вылезти в окно или по вентиляционной трубе как в американских боевиках проползти. Хотя это бред. Мужчина просто спал. На раскладушке в кухне – даже не на хозяйской кровати. С чего бы это он решил проявить такую заботу? Или это и не забота вовсе? Как бы там ни было, юноша его будить не хотел, только тихонько поставил рюкзак у двери и ушёл к себе в комнату. Гвеош не проснулся – только чуть нахмурился во сне, когда под ногой юноши противно скрипнул рассохшийся паркет. А может быть он и не спал вовсе. Да ну, бред. Во всяком случае, Кириллу стало грустно. И опять его ожидания не оправдывались. А чего он хотел? Гневного разбора полётов, обвинений в голубизне и мордобоя? Ан нет: его просто игнорируют. Таки дела...
Ночь была лунной – Кирилл не любил зашторивать окна, да и зачем? Четвёртый этаж как никак; для того чтобы увидеть, что твориться в комнате, надо хорошенько постараться. Только на этот раз юноша всё же поднялся и задёрнул плотные занавеси. Заснуть не получалось. Раньше лунный свет его успокаивал, а комната словно преображалась, а теперь… Теперь это воздушное серебро не раздражало, нет, оно его бесило. Заснуть не удавалось: едва глаза закрывались – как парень видел лицо воина. Даже чуть наметившуюся сеточку морщин у глаз, брови, нос, скулы, губы, подбородок… О да, в особенности губы. Шершавые слегка, обветренные и непременно сухие и твёрдые. Совсем не как у девушки. Да и не пришло бы ему в голову сравнивать этого мужчину, к примеру, с Ольгой. Это даже не смешно. Решение пришло само собой. На столе в широком керамическом горшке из-под засохшего когда-то кактуса стояли ручки и карандаши, коих в его доме никогда не переводилось. А бумага... Да ну её к чёрту эту бумагу. Кирилл на ощупь нашёл стык обоев и подковырнул ногтем край… Как и ожидалось, звук получился что надо. Только юного «маньяка» это не остановило – напротив, только придало уверенности в том, что он делает. Хорошо, что обои переклеивались не так уж давно и вместо газет под ними обнаружилась не слишком ровно положенная штукатурка, ослепительно белая в свете луны. Солидный лоскут обоев, тут же загнувшийся в трубочку, отброшен на середину комнаты, в руке зажат карандаш... Сейчас будет совершено таинство. Не колдовство даже, не ворожба. Самое настоящее таинство, трепетное, имеющее божественную суть: когда художник начинает творить, когда он словно в горячке, не замечая ничего и никого вокруг начинает рисовать… Сначала просто набросок: пустой овал вместо лица, каркасное туловище и руки с ногами. А затем пара штрихов – и вот уже намечены глаза, брови и рот, резкая линия сверху вниз – будущий нос… Палки разметки начинают обрастать «мясом» и прямо на глазах превращаются в человеческое тело.