Услышав эти восхитительные слова, Марко ощутил такой восторг и пришел в такое прекрасное настроение, что чуть было не кинулся графу на шею, но вовремя сдержался, подумав, что пока ничего, конечно, не произошло, но все могло еще случиться после его отъезда в Тоскану, если не придумать средства удержать юношу подальше от дома графа дель Бальцо. Надежней всего было бы нагнать страху на отца девушки, запугать его какой-нибудь мнимой опасностью. Поэтому, отнюдь не подавая виду, что у него стало легче на душе, Марко ответил:
— Ну, раз так, то тем лучше для нее и тем лучше для вас. Мне было бы грустно знать, что вы поссорились с таким могущественным и своенравным сеньором, как Рускони. Признаюсь вам, мне было бы очень неприятно выбирать между своими… и теми, кто идет против меня и кого я не могу считать товарищами, друзьями моей ранней юности. — И тут, сменив гнев на милость, на высокомерную милость человека, снисходящего к низшему, чтобы на мгновение поднять его до себя, он похлопал графа по плечу и добавил: — Быть может, вы не знаете, что это я вел переговоры о браке между Отторино и дочерью сеньора Комо. Юноша теперь как будто колеблется и не прочь уклониться, но дело зашло так далеко, что на карту поставлена моя честь. Ну да ладно, если мы с вами договоримся, все обойдется как нельзя лучше, а Отторино не станет мне перечить — он знает, что ссорой со мной ничего не добьется.
— О, не беспокойтесь, — сказал граф, — с моей стороны вы можете ничего не опасаться. Знай я раньше, как обстоит дело, я не позволил бы этому молодому человеку бывать в моем доме, ибо ваше расположение и мое спокойствие мне дороже всего золота мира.
— Ну хорошо, что было, то было, и не будем больше об этом говорить, но впредь.
— Отныне, что бы ни случилось, даю вам слово, он не переступит порога моего дома… можете быть в этом уверены
Марко хотел было намекнуть графу о тех намерениях, которые сам имел относительно Биче, но не решился этого сделать, пока не узнал чувств самой девушки; ибо заставить ее подчиниться власти и воле отца, не будучи уверенным в ее сердечной склонности, было бы для его вспыльчивой и страстной натуры хуже, чем навсегда ее потерять
Добившись таким образом от графа того, чего он хотел Марко стал с ним прощаться.
— Ну хорошо, граф, — сказал он, — я рад, что мы расстаемся большими друзьями, чем мне казалось до нашего разговора.
Он пожал графу руку и, пройдя в середину зала, смешался с группой гостей, столпившихся вокруг одной из только что приехавших красавиц.
Между тем граф, оставшись один в нише окна, начал ругать про себя жену, дочь и Отторино, из-за которых он попал в эту скверную историю.
Потом, когда его гнев немного улегся, а страх был смягчен спасительной мыслью, что теперь все благополучно уладилось, он вспомнил о Лупо и о милости, которую он должен был испросить для него у Марко. На душе у него стало ясно — так отстоявшаяся вода, избавившись от плававшей в ней мути, вновь становится прозрачной до самого дна. Он вспомнил о Лупо, о его родителях, о его сестре; в ушах вновь зазвучали их умоляющие слова, он вновь увидел их лица, их слезы; он вспомнил свое обещание, и его охватила жалость, пробудившая угрызения совести, стыд; но ничто уже не могло заставить его переменить свое решение.
«Просить Марко за оруженосца Отторино после всего этого неприятного разговора? Ну уж нет! — сказал он про себя. — Нет, нет, на это я не пойду: пусть провалятся в тартарары Лупо и все его заступники, а я не хочу из-за него рисковать своей головой… Конечно, дома поднимется страшный шум: Эрмелинда и Биче раскричатся… Ну и пусть! Я их всех перекричу. Слава богу, я не такой человек, чтобы уступать только потому, что я один, а все против меня». С этими мыслями, вызвавшими у него новый прилив желчи, граф вышел из ниши, и, озабоченный и встревоженный, прошел в зал.