В это время в газетах вышли еще две его статьи. Он встретился со своим приятелем-журналистом Сергеем Палицким. Тот сказал:
— Старик, растешь. Когда доживешь до мемуарного возраста, станешь мастером.
— Я в школе отличником был, — произнес Аверин.
— А я троечником. Потому и журналистом стал.
Женщины решили, похоже, забыть о его существовании. Он позвонил Наташе. Ответил грубый мужской голос, звучавший вызывающе. Аверин не любил мужчин с голосами, в которых проскальзывали нотки превосходства над всем миром и неприкрытого хамства. А Света укатила в командировку в Словакию.
По ОД «Дорожники» наметился сдвиг. Партия краденых машин пришла-таки в Люберцы, притом одна из этих машин была обагрена кровью. Новое уродливое порождение времени — ментовско-воровская мафия. Главарь — бывший гаишник, в банде действующий опер и несколько воров. Кто чем занимается, тот то и имеет. Гаишники воруют машины. Оперативники сколачивают банды из своей агентуры. Агенты берут на содержание своих оперов и происходит все наоборот — не опер получает информацию, а источник использует опера. Все трещит по швам, и не найдешь ничего четкого в этом тумане, ни за что не уцепишься — все размыто, ускользает, очертания предметов неровные. Мир стал ирреальным.
Аверин, начальник четвертого отдела и Савельев отправились обсуждать мероприятия к начальнику МУРа Федосееву.
— Надо бить сразу по всем позициям, — сказал начальник четвертого отдела МУРа Федосееву.
— Несколько десятков адресов, — задумчиво произнес тот.
— Всех и бомбить, — сказал Савельев.
— Силы? — спросил Федосеев.
— Ну уж не люберецкой милиции, — покачал головой Савельев. — Нашими силами.
Такое практиковалось в МУРе постоянно. Когда идет особенно серьезная операция, требующая привлечения значительных сил, к/ней подключаются сотрудники всех отделов. В назначенное время собираются несколько десятков оперативников, разбиваются по группам, каждой дается задание, адрес для обысков и задержаний — и в путь. Брать бандитов лучше ранним утром — они еще в теплых кроватках, не думают ни о чем дурном, тут их и ставят под стволы.
— Когда хотите? — осведомился начальник МУРа.
— Послезавтра, — сказал Аверин.
Был произведен расчет сил и составлен план действий. Закончили с этим к концу рабочего дня. Аверину почему-то стало грустно. У него возникло чувство — в который уже раз, — будто ложкой черпаешь Черное море. Добываешь информацию, реализовываешь, отправляешь преступников в кутузку. А лиходеев не убавляется, только все больше и больше. Конца и края не видать.
Вечером он сидел с Егорычем на своей кухне. На того напала очередная политическая лихорадка. Он бредил демонстрациями, митингами и картинами освободительного движения.
— Покажут вам движение, — поморщился Аверин. — Сейчас в стране хоть какое-то равновесие. Представляешь, если в России все взорвется к чертям собачьим.
— Взорвется, но потом что-то опять создастся. Перспектива. А то, что сейчас, — это тупик. Это неторопливая гибель.
— С тобой дискуссии о политике вести, — Аверин махнул рукой. — По стопке коньячку?
— Давай. Выпили.
— А все-таки наш главный пахан всея Руси нам что-то устроит, — сказал Егорыч.
— Это ты о президенте?
— О нем родимом. — Егорыч опрокинул стопку коньяка, закусил соленым огурцом и крякнул. — У них пути назад нет. Им там, супостатам, виселица за все сотворенное. Они будут биться.
— Чего ты несешь?
— Точно… Кровь прольется. Мне на себя плевать, мне жить в таком дерьме глубоко противно и неинтересно. Только вот хочется взглянуть, как и чем все закончится.
Затренькал телефон.
— Полпервого. Кому не спится? — Аверин нахмурился.
Звонила Маргарита.