У него все в кармане — и нотариусы, и менты. Он знает, как такое делать.
— А потом?
— Потом в Мытищах. Там старикан и старуха жили. Божьи одуванчики.
— Зарезали.
— Да.
— Интересно человека резать?
— Противно.
— Но надо было попробовать.
— Да, — задумчиво произнес Каратист. — Потом на лестничной площадке еще двоих расстреляли. У метро «Площадь Ильича».
— Через сумку стрелял.
— Да. Бизнесмен дал автомат. Бесшумный. В лесу его опробовали… А потом на тех двоих. Из автомата и мужичка одного. Маклер он был. Вместе с Бизнесменом дела делали. Новицкий ему крутые бабки задолжал.
— А потом?
— Квартира в Текстилях.
— Зачем было хозяину железный штырь в ухо забивать?
— Это Карась. Ему показалось интересно… Ему понравилось убивать. Мне-то отвратительно, а он каждого дела как праздника ждал.
— Почему же сегодня ты пошел стрелять?
— Он стреляет плохо. Он вообще ничего не умеет делать, гад. Только подзуживает — бабки нужны, бабки…
Каратист вытер ладонью слезы. Плечи его дрогнули.
— Ваня, а не жалко людей? — спросил Савельев, вставая сбоку от стула, на котором сидел допрашиваемый.
— Жалко? — Он задумался, потом закивал:
— Конечно, жалко.
— А зачем соглашался? Долг же с первого раза отработали, — произнес Аверин.
— Зачем? Понимаете, с одной стороны жизнь всякого мусора — алкашей, стариканов, которым уже ничего не нужно. А с другой — тысячи баксов…
Он заплакал. Потом взял себя в руки.
— Пиши собственноручное объяснение, — Аверин протянул ему листок бумаги. — Пиши, пиши, тебе же будет лучше Чистосердечное раскаянье, сам знаешь…
Каратист сел писать объяснение.
Через два часа раскололи Карася.
Бизнесмен держался двое суток. Сломался уже на второй очной ставке. Его допрашивал следователь прокуратуры вместе с Авериным в тесной комнате для допросов ИВС на Петровке.
— Черт побери, — произнес он, поглаживая тонкими музыкальными пальцами подбородок. — Знал же — пора заканчивать. Думал, еще несколько месяцев.
— И в Штаты, — кивнул следователь. — В Вашингтон.
— И это знаете?
— Все знаем, Бизнесмен, — сказал Аверин. — Все.
— И что теперь? Расстрел?
— Может, отвертишься. У нас сейчас кровососов миловать любят, — вздохнул Аверин.
Он задумчиво разглядывал Бизнесмена. Пытался рассмотреть на его лице какую-то печать зла. И не видел ее. Не было ни надрыва, ни терзаний, ни маньячного блеска глаз. Не было отголоска темных страстей. Перед ним сидел экономист. Он умел высчитывать нормы прибыли, проценты, знал, куда вкладывать деньги, как перекачивать их за границу. Он умел хорошо считать. Это был новый биологический тип, венец рыночной эволюции, вершина сознания, не затуманенного лишними эмоциями. В четкой системе ценностей на самом верху пирамиды стояла она — госпожа прибыль. Чужие жизни, честь, совесть — все это находилось где-то внизу. Вряд ли Бизнесмен испытывал восторг от того, что приходилось вычеркивать кого-то из списка живых. Он общался с жертвами, уговаривал их на сделки, обмывал с ними договоры в ресторанах. А после застолья отсылал на смерть. В его системе приоритетов это значилось как неприятная необходимость, но в целом событие не слишком значительное. Значительны только деньги. Значительна цель — владеть деньгами. Имея деньги, можно зажить «белым человеком» — на теплых берегах в далеких странах. Там скинуть с себя, как ненужные одежды, все воспоминания, смахнуть со стоп пыль родной земли. С деньгами можно сменить родину, круг общения, забыть все и жить размеренной жизнью. Угрызения совести для экономиста не более чем блеф. В маньяке, которого Аверин выловил в Смоленской области в прошлом году и на счету которого числилось одиннадцать жизней, было куда больше человеческого.