Казанцы имели своего вора в законе — недавно вышедшего из зоны авторитетнейшего преступника по кличке Антип, — он нередко выступал в роли судьи и примиренца в возникающих между различными казанскими бригадами склоках. А склок таких возникало немало — эти преступные группы не только не взаимодействовали между собой, но и нередко становились на путь открытой конфронтации. Часто причинами разлада были еще казанские обиды. Как и на родине, эти конфликты нередко заканчивались кровью. Только за последнее время погиб ряд казанских лидеров. Среди павших — двадцативосьмилетний лидер группировки «Борисово» Француз, авторитет по кличке Гитлер, лидер группировки «Теплоконтроль» Кондрашин. Ко всему прочему Казань радовала Москву и некоторые иные города молодежными десантами — они занимались преимущественно уличными разбоями и грабежами, а также просто битьем местных жителей интереса ради…
Лето входило в свои права. Июнь жарил африканским солнцем. Жарко было и в политике, и в криминальном мире. Продолжались взрывы, расстрелы. Сотрудники милиции несли потери в войне с преступниками. Преступный мир привычно уничтожал сам себя в разборках, но на место выбывших бандитов приходили новые и новые — еще более злые, отвязные, агрессивные. Продолжала рваться наверх молодежь, требуя старых воров подвинуться и дать им место под солнцем.
А Аверин ощущал, что им овладевает тягучая усталость. Мучили обострившийся радикулит, мигрень и безденежье. Зарплата за такую работу больше выглядела насмешкой. Не хватало на бензин и на цветы Маргарите.
С Маргаритой у него начали складываться постоянные, но какие-то немного странные отношения. Они встречались раз в три-четыре дня. Ходили по городу — в музеи и на выставки, сидели в ресторанчиках и кафе, от чего бюджет Аверина пищал предсмертным писком. Несколько раз оставался ночевать у нее, и это было безумие. Ему никогда и ни с кем не было так хорошо. Маргарита признавалась, что и она испытывала схожие чувства. Но на каком-то этапе, когда, казалось, достигнуто полное единение тел и душ, она как бы отстранялась от него, прикрывала распахнувшуюся дверь в своем сердце. Она боялась окончательного сближения. Как между двумя кораблями опасная близость может окончиться столкновением, помятым корпусом и поцарапанной обшивкой.
— Не любишь ты меня, — как бы для смеха сказал однажды Аверин, прижимая ее голову к своему плечу.
— Почему. Иногда люблю.
— Нет, ты меня уважаешь.
— А ты?
— А я тебя обожаю… Как рифма.
— Ты у меня поэт, — она впилась своими губам и в его губы…
С деньгами становилось совсем туго. Аверин как-то договорился посидеть в пивной со старым приятелем Сережей Палицыным.
— Как бы заколотить деньги? — спросил Аверин, отставляя полупустую кружку.
— Продавай информацию в газеты, — ответил Палицын, разделывая воблу.
— Да ты что?
— А ничего! На Петровке многие так поступают. Лучше всего «Московский комсомолец» платит. «Коммерсантъ» неплохо.
— Нет, так не пойдет.
— Тогда пиши сам.
— Не умею.
— А ты попробуй. Буду твоим творческим консультантом. И литературным агентом.
Аверину этот разговор запал в память. Однажды он подобрал справки, посидел вечер. И обнаружил, что слова ложатся на бумагу необычно легко. Когда он прочитал свое творение, то убедился, что получилось, в общем-то, неплохо. Статья рассказывала о разоблачении банды, занимавшейся нападениями на водителей-дальнобойщиков, — на ее счету было четверо убитых.
На следующий день Аверин встретился с Палицыным, показал написанное. Журналист вычитал, пожал плечами.
— Для первого опыта ничего. Текст изобилует канцеляризмами, специфическими оборотами, милицейским и уголовным жаргоном. Но в принципе годится. Главное, есть проблема. Есть некоторые эмоции.