Кто знал суть проблемы, прекрасно представлял, что Отари и Кобзев — старые и верные друзья. У профессиональных преступников — это относится ко всем странам — почему-то особая тяга к представителям артистической элиты, и особенно к певцам. Вспомнить Фрэнка Синатру — знаменитого американского певца, лучшего друга американских гангстеров, которого несколько десятилетий ФБР пыталось уличить в связях с оргпреступностью. Иосиф повторял его путь с той лишь разницей, что в его друзьях числились не только мафиози, но и представители высших эшелонов власти, в том числе и правоохранительных органов. Иосиф служил своеобразным мостиком между двумя этими мирами.
Кобзев был членом всех общественных советов — МВД, ГУВД Москвы, постоянно отирался в генеральских кабинетах и ходатайствовал о «невинно пострадавших», просил разобраться с какими-то делами и часто достигал успеха. Особенно его позиции укрепились с назначением нового начальника ГУВД Панкратьева, с которым он поддерживал достаточно теплые отношения. Неплохие отношения у генерала были и с самим Отари — начальник ГУВД и знаменитый гангстер вместе занимались спортом, вместе ездили на чемпионаты. Если разобраться, между полицейскими и ворами не всегда существует антагонизм, на некотором уровне они сосуществуют в одной плоскости очень уютно. Аверин воспринимал это философски, не уставая повторять: ничего, воры наводят контакты с генералами, а сажают-то их лейтенанты. В отличие от досужих представлений, дело, которое закрутилось, спустить на тормозах даже начальникам с большими звездами порой оказывается невозможно.
В «Новостях» рассуждали о коррупции. Продолжался скандал вокруг пресловутых одиннадцати чемоданов Руцкого, в которых якобы содержались доказательства взяточничества в высших эшелонах власти. Президентские структуры в долгу не остались, и появилась на свет антикоррупционная комиссия, в которую входили совершенно уникальные люди. Один из них, тянущий по весу куда больше центнера, прославился участием в качестве адвокат-прокурора по делу партии, где он доказывал преступность «организации, именующей себя КПСС». Доходили слухи, что еще во время работы в МВД этот человек был завербован КГБ на почве увлечения существами одного с ним пола. Говорят, еще в восьмидесятом году тогдашний министр внутренних дел Щелоков, узнав об этом, сказал: «Мне в ведомстве ни педерастов, ни стукачей не надобно», — и на том карьера этого человека в ведомстве закончилась. Комиссия клеила Руцкому участие в каких-то махинациях, но липа просматривалась очень явно. Впрочем, к чемоданам Руцкого Аверин относился не лучше, зная, что реальные данные о коррупции перемешаны там с огромным количеством дезинформации, что давало возможность острую, смертельно опасную для государства проблему с коррупцией опять перевести в плоскость взаимообвинений, обсуждений, переобсуждений.
Представитель администрации президента обвинил Верховный Совет в аморальности и полном отсутствии принципов, в желании столкнуть Россию с пути обновления. День за днем нагнеталась истерия. У Аверина возникало ощущение холода. Что-то должно случиться. Страна балансировала на грани, и он подозревал, что эту грань скоро переступят.
Он выключил телевизор. Посидел молча. Пушинка начала тереться о его ладонь мордой.
— Не буду с тобой играть, ясно?
— Мур-р.
Аверин задумался. Потом взял телефон. Набрал номер.
— Але… Маргарита. Это Вячеслав.
— Здравствуй, — послышался милый голос.
— Я хочу тебя видеть.
— Ты обещал позвонить еще два дня назад.
— Работали по «Савою». Просто не мог.
— Понятно.
— Мы встретимся?
— Встретимся, — после замешательства произнесла она. — Приглашаю тебя в Пушкинский музей.
— Отлично. Когда?
— Через полтора часа у музея.