— Ты! — Он плевался от ярости. — Ты со мной как с мальчишкой! Что-о! Я не знаю? Чего не знаю? Дел наших послов? Не понимаю пользы империи? — Комес искал рукоятку меча.
— Тише, тише! — Поликарпос махал на Склира обеими руками, как птичница на задорного петуха. — Мало ли что бывало! По какому-то поводу в писании сказано, что левая рука не должна знать, что совершает правая. А ты хочешь, чтоб я скрепил твое донесение и послал галеру! Будто мы вместе с тобой кормили Ростислава. Не перебивай! — простер руки Поликарпос. — Такое будет значить для меня еще худшее: я сам не умею молчать и не сумел тебя убедить. Слушай! И кормят, и убивают. Но никогда не признаются, никогда. Империя должна быть чиста. Существует только то, о чем знают. Неизвестного не было.
— Конечно, — согласился Склир, — и мы пошлем пергамент самому базилевсу.
— Ты не знаешь канцелярий, — возразил Поликарпос. — На имя базилевса поступают десятки писем. Читать их базилевсу не хватит суток. Читают в канцеляриях. Докладывают только то, на что не могут или не смеют ответить сами. В таких особенных случаях заранее подбирают ответы на вопросы, которые может задать базилевс. Твое донесение особенное. В Канцелярии подберут справки о Таврии, о русских, о тебе, обо мне, будут ждать вести о смерти князя. Когда она поступит, базилевсу сразу доложат все. Не поступит? Будут еще выжидать, выжидать, найдут час и все же доложат. В обоих случаях и мне, и тебе будет плохо.
— Но за что? За что? — повторял Склир, как-то сразу упав духом.
— Разглашение государственной тайны, — сказал Поликарпос, переходя в наступление. — Я твержу, твержу, а ты будто не слышишь.
— Превосходительнейший! — воззвал Склир, и Поликарпос заметил себе: наконец-то вспомнились приличия. — Превосходительнейший, кто упрекнет нас в разгласке, если мы положим печати и напишем: государственная тайна?!
— Опять «мы»! — упрекнул Поликарпос.
Склир проглотил, и Поликарпос продолжал поучать:
— В Палатии все секретно, нет ничего для оглашенья. И все знают: истинно тайно лишь сказанное на ухо. Таковы люди, любезнейший. Канцелярия тебя не пощадит. Первым на тебя обрушится сам базилевс. Я же говорил тебе: он великий знаток канцелярий и блюститель формы. Что ж? Убедился? Удержал ли я тебя от греха самоубийства?
— Я подумаю…
— Как хочешь, как хочешь, но… — Поликарпос внушительно воздел к небу перст указующий, — что бы ты ни надумал, забудь о моей подписи и печати. Галеру тоже не дам. И ничего я от тебя не слыхал. Ни-че-го!
— Я не умею убедить тебя, но чувствую, что ты лишаешь меня заслуги перед империей, — пробормотал Склир. У него мелькнула мысль самому плыть в столицу. Нет, Поликарпос не даст галеры даже в Алустон…
— Ты упрям, будто женщина, — упрекнул Поликарпос. — Будь же мужчиной! Ты еще помолишься за Поликарпоса. Когда-либо, найдя случай, ты наедине откроешься базилевсу. И он наградит тебя.
— Когда? — с горечью спросил Склир. — К тому времени все забудут Ростислава. Кто награждает за давно прошедшее…
— Разное бывает, — ответил Поликарпос. — Не всегда дают награду даже за исполнение приказаний. А так, за сделанное по своей воле? — Не получив ответа, Правитель закончил: — Думаю, ты умолчишь. Тебя могут заподозрить, будто ты из корысти приписал своим действиям естественную смерть.
— Что же я получаю? — горестно спросил комес.
— Как что! Ты забыл нашу беседу перед твоим отъездом? — удивился Поликарпос. — Ты утверждал, что если империя и выгонит Ростислава из завоеванной им Таврии, то тебя и меня не найдут в числе победителей. Коль твое снадобье хорошо, ты можешь жить спокойно. И я тоже.
— И только…
— Как! Разве этого мало?! — воскликнул Поликарпос.
Склир встал, собираясь уходить.