Смотрите теперь сами, — обратился седоусый к своим. — Поцарапали щеку. Такое нам нипочем! — И указал на свой шрам, толстым рубцом начинавшийся на лбу, пересекавший бровь так, что глаз косил, и уходивший в ямку на раздробленной скуле. И, считая дело решенным, продолжал: — Вчера днем подстрелил я пару свиней. Они от Большого лога пришли.
— Я в Большой лог, в Кабаний, пускал облаву половцев выжать, — заметил Стрига.
— Так, так, — согласился Глазко. — Я и попользовался.
— А почему ты? — спросил боярин. — Почему им не дал потешиться?
— А! — махнул рукой Глазко. — Не хотят они. Вместе мы гонялись за свиньями, они свои стрелы по степи собирали, а свои я из свиней вырезал. Ленятся они. Лук — оно ведь что? Неделю в руки не брал, и глаз уж не тот.
— С этим-то я и пришел, — сказал боярин. — Пришлю я к тебе паренька, Острожку по имени. Учи его всему, и стрелять, и мечом биться, и конем править. Мнится мне, из него выйдет добрый воин:
— По-старинному, стало быть, — согласился Глазко. — Ему сколько годов?
— Пушок уже пошел по бороде.
— По старому правилу поздно уже. Да ладно, я его растяну, если он до железа охочий.
— Будто охоч. Злобится только легко.
— Это по глупости, поймет, — сказал Глазко. — Смирные да ленивые хуже.
— Так что же вы, — обратился боярин к хуторянам, — безрукие, что ли?
Трое мужчин безмолвствовали. Один глядел в сторону, другой одной босой ногой чесал другую, третий вертел в руках прутик.
— Недовольны чем? Скажите.
— Дел и так много, — ответил один.
— Устаешь как-то, — добавил второй.
— Нынче вы утром поливали огород, — сказал Стрига. — Управились рано. Вернулись, коней стреножили и пустили пастись. Все.
Седоусый Глазко занялся печью, показывая всей спиной, что ничего не видит, не слышит.
— Так вот и будете? — продолжал Стрига. — Вас тут трое, а я один всех побью, хоть я и стар. Не бесчестье вам?
— Такое твое боярское дело, — ответил один.
— Кому воевать, кому пахать, — заметил другой.
— Не верю, — возразил Стрига. — Что вы за русские, если меча держать не умеете?! — И с усмешкой спросил: — О Генрихе-императоре слыхали? О том, который в Германии воюет со своими врагами и с папой римским?
— Слышали.
— Еще послушайте. Недавно его помощники у реки Рейна в Эльзасе собрали войско из пахарей. В сражении императорских врагов-рыцарей едва ли было по одному на четыре десятка пахарей. Однако ж они неумелое крестьянское войско пленили, всех пленных оскопили и пустили домой для примера: чтоб впредь мужик не смел воевать! [13] Нравится? Здесь быть вам половецкой вьючной скотиной, в Германии — ходить евнухами. Так, что ль?
— Ладно тебе тешиться, боярин, — со злостью сказал третий, — меч-то я удержу, будет у меня и стрела в деле!
Вслед посетителям хуторка летел издевательский хохот Глазка, женский смех и перебранка оконфуженных присельников.
Возвращаясь, свернули от берега влево, немного не доезжая Большого лога. По опушке струилась едва заметная тропочка — заброшенная и малохоженая уже не первый год. Листья подорожника и низенькая муравка, которые любят селиться на человечьем следу, вольно расплылись, занимая местами всю тропочку, — скрыть хотят, а тем самым выдают. Бывает так и с людьми.
Домик казался скорее сараем — очень широкий, но глубины всего шагов пять. Три стены из таких же жердей и плетенки, забросанных глиной, как и на хуторе. Четвертой, задней стеной служил подрезанный обрыв, и, чтоб не текла земля, хозяин закрыл ее чем придется — корьем, горбылями и той же ивовой плетенкой.
Немудрящую внутренность Симон рассмотрел позже. Пока же он поразился другому. Издали казавшиеся ему пни и хворост вблизи превратились в собрание тревожащих душу чудовищ.