Легко как…
Темноволосый Бермята по привычке сминал в кулаке темную бороду — щеголяя, он недавнюю проседь скрывал краской из зеленой ореховой шкурки, — поддакивал, подсказывал: для себя. Нужно было кривским взвесить князя Изяслава — что в нем прибыли, что убыли и сколько он тянет, теперь? Прост был, прост и остался — такое просилось решенье. Былую игру не повторишь, кости не те, не к чему играть с Изяславом. Святослава нет, ни Изяслава на Всеволода, ни Всеволода на Изяслава не натравить к полоцкой выгоде. Мелки оба. Ездить в Киев — зря время тратить, что лить воду в худое ведро.
При мелкости Изяслава, прикрытой добрыми словами, было в нем что-то приятное, даже милое для Бермяты. Речи о добре редкую душу оставляют безгласной, пока слова не затаскают, как вороны брошенную за ненужностью тряпку.
— Договориться, князь, нужно между людьми? — спросил Бермята. — А как договариваться?
— Ужели не понял? — возразил Изяслав. — Будто нельзя встретиться, указать — здесь моя часть, здесь твоя — и не входить в чужое?
— Можно и встретиться, — согласился Бермята, — можно составить и условие. А кто следить будет?
— Старший.
— Стало быть, без старшего нельзя? Как в монастыре, под игуменом?
— В монастыре тишина и порядок, — признал князь Изяслав.
— Добр ты, князь. Хорошего хочешь. Но Русь не монастырь. Иноки в монастыре отказываются от своей воли, вручая ее настоятелю во спасение души. Монаху — монашеское, мы люди мирские, все мы не станем монахами, ибо тогда род людской прекратится, что противно воле божьей. Людское дело — плодиться, размножаться, возделывать землю и ею обладать. Для того человеку нужна вольная воля, без воли он инок иль евнух. В лесу деревья невинны и то теснят одно другое. К свету тянутся, для них свет — что человеку воля. Для чего вы, Ярославичи, тесните Полоцкую землю? Мы хотим жить по своей воле, были мы лесовиками болотными, ими хотим оставаться. Съехаться мы согласны, договориться согласны, чтоб каждому жить по своей воле. Вам — так, нам — так.
— Пусть Всеслав приезжает, встретим добром, проводим с миром, — предложил Изяслав.
— Нет, князь, не приедет он. Шумно здесь, людно, советчиков много, будут твою совесть мучить, толкать тебя будто бы на добро, нам — на зло верное. Взяли вы, Ярославичи, однажды Всеслава на слове своем, второй раз не возьмете. Вы же и у себя с племянниками не ладите. Не рука нам к вам ехать.
— Всегда вы такие, кривские, были: к вам с душой, вы с рогатиной, — укорил Изяслав.
— Нет, князь, — настаивал Бермята, — приезжай ты со Всеволодом, с сыновьями, с племянниками на полоцкую границу для встречи. Дадим заложников сколько захочешь, по твоему выбору. И сравним, что за воля нужна нам, что — вам.
Не съехались. Вместо съезда Всеволод Изяславич, взяв помощником из Смоленска старшего сына, осенью ходил в Кривскую землю под Полоцк, причинив ущерб полочанам за новое покушение Всеслава на Новгород.
Той же зимой страх перед Всеславом заставил старших Ярославичей приказать Владимиру Мономаху опять потрясти Кривскую землю. Была она жестка, не хотела никак колоться, подобно кривому, сучковатому долготью, которое не расколешь колуном, из которого и клинья-то выскакивают. Мономах вгонял клин до самого кривского Одрьска. И был тот клин составной: своя дружина вместе с шестью сотнями наемных половцев. И как же тут было не вспомнить Всеславово страшное пророчество, чтоб не довелось молодому Владимиру познать горечь неисполненья желаемого. И десятой части желаемого не добился Мономах.
Здоров, красив, умен, начитан. Богатырь — его лук не каждый из славных силой дружинников мог натянуть до конца.
Жену взял красавицу, добрую, умную, любящую. За такую все отдай — мало! А она мужу и богатство принесла, да такое, за которое многие губили и честь, и племя свое, женясь на глупых, на старых уродах.