— А как по-русски «тайна»? И море сейчас на что похоже?
— На оловянный начищенный щит. Или на блюдо.
— Повторим еще раз:тайна, щит, блюдо … Эти слова легкие, — говорила Гита. — Трудное слово —оловянный . Очень трудное —начищенный . Я запомнила. Гоаннек говорил, что младенцы всех племен самое первое слово произносят по-латыни — амо, я люблю. Как по-русскилюбить ?Любовь? — И Гита прилежно спрягала и склоняла заветные слова.
Осбер, начальник датских кораблей, беглец-англичанин на датской службе, хмуро спросил Андрея:
— Ты знаешь, посол, песнь о Тристане и прекрасной Изольде?
— Знаю. И понимаю, что ты хочешь сказать, — ответил Андрей. — Твои слова, твои опасенья напрасны.
В английском Нортумберленде слилась кровь саксов, англов, скандинавов. В Осбере пересилила Скандинавия. Широк, глубок от груди к спине, длиннорук, светловолос, голубоглаз — истинный викинг.
Осбер положил руку на костяную рукоять тяжелого ножа, подвешенного к поясу.
— Не грози. Это непристойно тебе. И успокойся, — тихо приказал посол.
— Я не грожу, — возразил Осбер, — привычка. Я служил ее отцу, — объяснил он, и в его голосе была угроза.
— Продолжай служить дочери, — предложил русский. — Ты будешь беречь ее до конца дороги и на брачном пиру споешь нам английскую песнь. И останешься, если захочешь. Такому, как ты, найдется достойное место в дружине князя Мономаха.
— Я думал. Обдумал, — ответил Осбер, остывая. — Киев далеко. Датчане хитры. Внуки Гарольда станут русскими, что им будет до Англии! Я вернусь в Данию.
— Зачем?
— Я не один. Мы ждали. Гита могла стать женой другого владетеля. Ближе к Англии. Датчанин говорил с Русью втайне. Я не виню его. В этом мире каждый за себя. Теперь мы, изгнанники, попробуем сами.
— Что?
— Хотя бы умереть, отомстив. По старому обычаю досыта напиться кровью Нормандца. Знаешь, лежа на враге, запустить ему зубы в горло, и пусть тебя рубят на части.
— Но к чему тебе это? Перед тобой двадцать — тридцать лет полной силы. Хотя… Ты думаешь, вам удастся изгнать Гийома?
— Нет. Тебе не понять. Сколько ни глотай латыни. Когда победитель сядет в твоем доме, возьмет твою жену, когда ты станешь рабом в месте, где родился хозяином, тогда мы с тобой сравняемся в мудрости, русский. Довольно об этом.
— Хорошо, — согласился Андрей. — Но почему ты так беспокоен сейчас? Чего ты ищешь на море, на небе? Время благоприятствует. Мы сильны. Никто не посмеет напасть.
— Ты опять не понимаешь. Коль тебе повезет, узнаешь. Чем больше тебе улыбаются, тем опасней. Я не верю ни морю, ни небу, ни людям, ни богу.
— Да, ты несчастен.
— Ха! Ты, счастливый! Я не поменяюсь с тобой. Твое счастье болталось бы в моей душе, как сухая горошина в бочке.
Но и девятый день тек под днищами кораблей так же благостно, как предыдущие восемь.
Встречные корабли, едва поднявшись над окоемом моря, бросались в сторону, спеша спрятаться от датского флота, ибо часто сильнейший обирал сильного: море общее, и мира на нем нет.
Однажды две низкие быстроходные галеры рьяно выскочили из-за лесистого острова и столь же стремительно бросились обратно. Засада. Пираты ждут одиноких кораблей, или отставших, или слишком далеко опередивших своих, так как редко кто плавает в одиночку. Морские разбойники не разглядели задних кораблей датчан.
К полудню ветер упал совсем, и гладкое дневное море можно было сравнить с оловянным щитом, каким оно казалось белой северной ночью. Впереди нечто туманное, как облака с четкими очертаньями, ограничило море. Такова издали суша.
— Видишь ли там, черточки, пятна? — спрашивал Андрей Гиту, указывая на море. — Это спины отмелей, островки, которые нарастают со дна. Здесь мелко. Гляди, как мутна вода. От весел ил поднимается со дна.