Но заметим, – и это важнее всего – впервые в русской истории доминирующей, «предельной» была конституционно-правовая легитимность.
Путинский режим, путинская система резко изменили ситуацию. Фактический отказ от выборов, смена модели избирательной системы, усиление внеконституционных «институтов» (чрезвычайных комиссий по своей природе) и процедур резко сократили действенность правовой легитимности. Однако полного отказа от Конституции не произошло. Напротив, загнав ее – по сути – на периферию реальной политики, в максимальной степени использовали авторитарные, недемократические возможности, заложенные в Основном законе (таковые имеются в интенциональной форме во всех конституциях). Однако подчеркнем, конституционно-правовая легитимность перестала быть сущностной необходимостью путинского status quo.
Здесь-то и оказалась сверхвостребованной легитимность историческая. В качестве компенсации дефицита правовой – однако правопреемство от СССР резко ограничило возможности исторического маневра. К тому же было весьма опасно и невыгодно брать на себя ответственность за весь советский период. Поэтому ритуально осудив сталинские нарушения социалистической законности, ошибки коллективизации и т.п., игнорируя Революцию, Гражданскую войну и т.п., сосредоточились на Отечественной войне 1941–1945 гг. Именно ее «назначили» главным источником легитимности современной России. Надо признать, выбор сделан в высшей степени умно. Подвиг и страдания народа в войне отодвигают куда-то в тень, на второй план преступления и ужас зверского ленинизма-сталинизма. Кроме того, этот ход вполне соответствует подлинному ходу российской истории ХХ в. Я имею в виду все то же: нынешний режим есть своеобразное продолжение КР-2, истоки которого в великой и освободительной Второй Отечественной.
Казалось бы, все складывается неплохо. И новая конфигурация легитимностей найдена. Однако это было заблуждением. Отказ от конституционно-правовой легитимности не может быть «уравновешен» акцентированной исторической. Обосновать суверенитет народа только подвигом и страданием Войны при всем их величии невозможно. Как говорил один из персонажей фильма, посвященного любимому герою многонационального российского народа («Александр Невский»): кольчужка оказалась коротковатой. – Конституционно-правовую легитимность можно по-настоящему поменять на идеологическую. Тем более что наши люди привыкли существовать под опекой одной мирообъясняющей идеологии. Но сегодня все мы живем в эпоху тотального дефицита идеологий. Традиционные как-то подвыдохлись или вообще ушли то ли в небытие, то ли в запасник истории. Пожалуй, единственным возможным кандидатом является национализм. Мы ведь по-настоящему, всерьез его еще не пробовали.
Да, и историческая ситуация складывается для его подъема вполне удачно. Впервые с середины XVI столетия Россия стала страной с решающим преобладанием одного этноса – русского народа (более 80% населения). К тому же именно русские – и по причине своей численности, и по другим (сейчас мы не будем обсуждать эту тему) – несут основное бремя сегодняшних социальных перемен и состояний. Больной, уставший, измученный народ, потерявший во многом ориентацию в мире и самоидентификацию, утративший веру в мудрое и заботливое государство, может легко стать жертвой националистических мифов, искушений, упрощений. Поскольку же русский национализм идейно весьма слаб, не разработан, не искушен, он, скорее всего, проявит себя в примитивно-этнической форме (его подъему способствует и укрепляющийся национализм нерусских этносов РФ). Потенциальная сила национализма в том, что именно он в состоянии «склеить» воедино различные интересы различных социальных и возрастных групп.
Но, разумеется, делать ставку на националистическую легитимность крайне опасно (это ведь и «обоюдоострая» штучка). И, кажется, власть имущие пока, слава Богу, не делают этого и вроде бы понимают гибельность обращения к национализму. Что же касается исторической легитимности, то из-за ее «ограниченного» (редуцированного к Отечественной войне) характера она обладает и ограниченной эффективностью. И во весь рост встают вопросы: а дореволюционная (множество эпох, разнящиеся друг от друга столетия) история «наша»? Если «да», то как же быть с советским периодом, который хоть и был, естественно, продолжением предшествующего, но содержательно по преимуществу отрицанием? Или, о чем уже говорилось, как «брать» Войну и отвергать 20–30-е годы? Или, как «брать» Войну и занимать уклончиво-сдержанную позицию по отношению к хрущевско-брежневской России, из нее выросшей (да и РФ, мы знаем это, есть следующая высшая стадия позднего советизма)?
Как-то все исторически зыбко, нет твердого упора и определенности. Следовательно, и историческая легитимность, которую так жаждет руководство страны, весьма проблематична, противоречива, непрочна.
Отсюда вывод: государство РФ не обладает необходимой для устойчивого функционирования легитимностью. Фундамент этого государства непрочен. Что произойдет в таких условиях, неясно. Ситуация открыта для действий в разных направлениях. Хотелось бы надеяться, что мы изберем путь, ведущий нас к конституционно-правовой и адекватной исторической легитимностям. Любой другой выбор, убежден, означал бы ниспадение в новый хаос, насилие и диктатуру.
2. Самоидентификация общества. Рассматривая вопрос легитимности, мы отчасти уже коснулись и этой темы. – Около стал лет тому назад Леон Дюги выдвинул ставшее сразу же классическим, нормативным для науки объяснение легитимности и самоидентификации общества. Он говорил, что для этих целей (объяснения) человечество «придумало» два мифа – «сакральный» и «демократический». Первый правит, как сказали бы мы сегодня, в традиционалистском обществе. Согласно этому мифу, власть – от Бога (разумеется, существуют различные варианты божественности власти), а основным регулятором жизни социума является религия. Демократический миф господствует в современном, «расколдованном» обществе. Здесь – власть от народа, а основной регулятор – право. То есть, повторим, доминантная легитимность – конституционно-правовая; государство – правовое, а общество – гражданское. Причем у социума есть своя конституция, подобно тому как у государства своя. Все это соответствует автономному бытованию публичной и частной сфер, публичному и частному праву.
«Конституцией» общества является гражданский кодекс (Наполеон I, имея в виду «свой» Гражданский кодекс, утверждал, что это лучшая конституция, в том смысле, что если таковой кодекс имеется, то и Основной закон необязателен). Именно в нем закреплены права и обязанности индивида в частной сфере (в публичной это делает конституция). Гражданский кодекс – наиболее эффективный способ преодоления хаоса индивидуальных воль и притязаний, благодаря ему устанавливается – насколько это возможно вообще – равновесие между единичным и целым, кристаллизуются институты и процедуры, структурируется частносоциальное пространство, устанавливается в качестве фундаментальной частная собственность – комплекс правоотношений, предполагающих не только «святость» индивидуального обладания, распоряжения и наследования, но и тяжелую ношу социальной ответственности и обязанности перед обществом. Доминантная самоидентификация современного общества – гражданско-правовая. Ее особенность в том, что она строится снизу и вверх (по социальной иерархии). Будучи горизонтальной по своей природе, она воздвигает свою вертикаль обязанностей и прав, единства и множества от фундамента к «крыше».
Альтернативой по отношению к гражданско-правовой самоидентификации общества в ХХ в. выступали идеологии – коммунистическая, корпоративно-солидаристская (ее итальянская версия – фашистская), национал-социалистическая и др. Их специфика в вертикальности сверху вниз, насильственной тотальности, внеправовом содержании, идеократическом и дискриминирующем характере. Кроме того, все эти идеологии в той или иной форме апеллируют к неким сверхиндивидуальным ценностям, т.е. претендуют на статус квазирелигии. Важнейшее отличие идеологических самоидентификаций от гражданско-правовой – в том, что индивид рассматривается исключительно как неотъемлемая часть целого, он – не субстанция, но строительный «кирпичик» для целого, его функция.