И последнее относительно уточнения наших методологических подходов.
Не только в науке, но и в «повседневном» сознании людей господствует убеждение: везде и всегда человек в общем-то равен самому себе. Он рождается, развивается, стареет, умирает. Он подвержен болезням, страхам, надеждам. Он хочет есть, пить, получать удовольствие, реализовывать половые потребности: он продолжает род и т.д. Так ли это? Конечно, так. Несмотря на все громадное различие исторических, цивилизационных и прочих типов человека, последний всегда был и остается человеком. Это, так сказать, первый уровень понимания. Из него делается вывод, согласно которому социальный порядок в общем и целом тоже один. То есть существуют исторические, цивилизационные и прочие разновидности этого порядка. Повторю: разновидности одного порядка. Именно это дает возможность строить общую для всех эпох и народов социальную науку (теорию).
Однако имеется и второй уровень понимания человека – культурный, культурологический. Он исходит из того, что «человек культурный» не есть разновидность некоего одного «человека культурного». Напротив, существуют разные «человеки культурные». С разным отношением к жизни, смерти, Богу, еде, природе, «сексу», власти, производительному труду, эстетике, этике, «деньгам» и т.д. И здесь общая для всех социальная теория не годится. Для каждого «человека культурного» нужна своя социальная теория. А затем и своя социальная инженерия.
Все это мысли небогатые, тривиальные. Однако, боюсь, наша история и социальная практика стали заложниками ментального «мисандестендинга». Вот пример. М.С. Горбачев говорил, что Н.С. Хрущев сделал ошибку. – Он пытался проводить экономические реформы, не трогая «политику». Мы же начнем с «политики» («демократизации»). Обоим история сделала «укорот». Оба (точнее: их советники, идеологи, теоретики) не знали русского «человека культурного» и русскую культуру. Так, они не догадывались, что в рамках русской системы «политика» не отделена от «экономики». Что существует некая социальная целостность, куда они и не только они входят. И реформировать порядок можно исходя из этого знания об этой русской эссенции. Ну, и так далее.
О русской эссенции и русском выборе: гражданин Романов и товарищ Ленин
Николай II и Ленин – вот исторические персонажи, привлекающие к себе самое жгучее внимание. Вот выбор, который мы должны сделать. Именно они, а не Сталин, первенствующий во множестве опросов общественного мнения, являются ключевыми деятелями недавней истории. «Чудесный грузин» – это обреченность и безысходность, людоедство и невежество (сталинская индустриализация, сталинская культурная революция, сталинская победа в войне, сталинское ядерное оружие – прах, мираж, ничто в сравнении с тем, что растоптали мы с его именем на устах и его образом в «башке»).
Хотя, конечно, можно выбрать и это. И вроде бы к этому склоняется большинство сограждан и современников. Что ж, невольному – неволя. Но сейчас не об этом.
Сталин стал возможен после гибели николаевского и ленинского, Сталин стал возможен вследствие, в результате гибели николаевского и ленинского, Сталин стал возможен как отрицание николаевского и ленинского. «Кремлевскому горцу» – не откажешь в умении! – удалось незаконно, узурпаторски присвоить и часть николаевского, и часть ленинского (какие – скажем позже)…
Итак, Николай II и Ленин. Кощунственность сравнения двух этих фигур несомненна. Жертва и убийца. Страстотерпец, обретший через свою гибель святость, и заливший Россию кровью социальный фантазер и циник… Но мы не будем их сравнивать в этом смысле. Мы обратимся к ним как людям одной эпохи, одного поколения, как к двум абсолютно противоположным возможностям, открывшимся в одно и то же время… Поразительно: нет столь бесконечно далеких друг от друга людей, типов личности, биографий. Николай наверняка ничего не слышал о Ленине до весны Семнадцатого (но тогда он уже сам превратился в гражданина Романова), а Ильич в многочисленных и нередко злобно-карикатурных писаниях до удивления равнодушен к венценосцу. То есть костерит его, издевается, насмешничает, но как-то без вдохновения и той безжалостной ненависти, которую питал, например, к былым единомышленникам.
А ведь они прожили свои жизни практически в одни и те же сроки: Николай (1868–1918) и Ленин (1870–1924). Бывшего императора казнили в 50 лет, председатель Совнаркома был устранен из активно-сознательной деятельности (болезнью и соратниками) в 52 года. Страшен и конец обоих – расстрел семьи и многомесячное угасание при прогрессирующем «идиотизме». Оба в частной жизни были скромными и приличными людьми. Оба рано и в общем внезапно потеряли отцов и остались один на один с миром «взрослых». Оба в молодом возрасте лишились братьев.
И Николай, и Ленин были типично имперскими людьми по своему этническому происхождению. В Ильиче текла лишь четвертая часть русской крови, в императоре – всего-то 1/128. И при этом перед нами абсолютно русские люди, сразу же узнаваемые, «свои». Внешне и тот и другой тоже совершенно невыдающиеся типы – невысокие, спортивно-подобранные, благодаря своей обычности легко могли затеряться в толпе. Знаменательно: Николай Александрович и Владимир Ильич любили Чехова. Первого нашего «частного» писателя. То есть человека, которого по-преимуществу интересовал человек. Не «преступление и наказание», не «война и мир», не «бесы», не «воскресение», не «явить миру образ русского Христа», не «непротивление злу насилием». Просто – человек. В своей приватности, единичности, обыденности.
Эта склонность к Чехову, наверное, означает следующее: Николай и Ленин были современные люди в том смысле, что соответствовали своей, постдостоевско-посттолстовской эпохе. Они – чеховские интеллигенты, до известной степени, конечно, и в разных пропорциях. У Николая, как ни странно, чеховского было больше. Но и Ленин вмещал в себя некоторую часть этого. Другое дело, что император шел к Чехову («гражданин Романов»), а лидер большевиков – от. К концу жизни Ленин окончательно пожрал Ульянова, а Николай Александрович во многом освободился от Самодержца всея Руси…
Оба, несомненно, были люди с «идеей», «предназначением». Николай служил своей сакрально-самодержавной России, ощущал себя – по праву – ее Хозяином. Внутренняя наполненность последнего императора этим – служением и горячая религиозная вера совершенно очевидны. Ленин полностью отдал себя (жаль лишь, что и нас) революционному мессианству и, несомненно, персонифицировал его. То есть в своем роде тоже явился Хозяином. Кстати, при этом ни тот ни другой не были фанатиками. А в повседневной практике и вовсе показали себя гибкими тактиками…
Но хватит сравнений. Как справедливо учил их младший современник: «Не сравнивай: живущий несравним». Действительно, и Николай Александрович, и Владимир Ильич при всей своей обыкновенности, обычности, ординарности ни на кого не похожи. Конечно, поверхностно глядя, скажут: Людовик XVI… Робеспьер с Маратом… Нет, нет, все это – «другая драма». Николай и Ленин новые исторические личности. Они пришли на смену Наполеону и Бисмарку, гений которых напитывал историю и менял ее русло. Великие люди ХХ в., напротив, впитывали в себя исторические стихии, были медиумами, через которых они действовали. Это – «герои» массового общества, эпохи восстания масс.
А этот самый младший их современник, который, похоже, понимал всё раньше всех, зафиксирует: «И в декабре семнадцатого года / Все потеряли мы…». Предлагаю посмотреть на последнего императора и первого председателя Совнаркома через эту призму: «все потеряли мы». – Да, младшего современника за это вот понимание убьют приблизительно через двадцать лет после декабря семнадцатого.
Этюд о Николае
Николай Александрович Романов обладает рекордной по неадекватности – даже для нашей истории – репутацией. Нерешительный, неволе-вой, не очень умный, под пятой нервнобольной жены, холодно-равнодушный, какой-то вечно ускользающий – причем неизвестно куда. В общем – царь неудачный, в особенности для крутопереломной эпохи.